Эрнест Хемингуэй

Мой мохито в Бодегите, мой дайкири во Флоредите

Старцев А.И. В студии умершего мастера. Анализ романа "Острова в Океане" Э. Хемингуэя

Старцев А.И. "От Уитмена до Хемингуэя", М:. Советский писатель, 1981.

1

Вполне вероятно, что некоторые из ценителей творчества Хемингуэя, знающие, как был строг этот мастер к себе и другим, скажут, прочитав "Острова в океане": "Нет, Хемингуэй не напечатал бы книгу в таком виде".

Что ж, они будут правы. Хемингуэй и не сделал этого. Не напечатал ее ни целиком, ни частями. И не готовил, как видно, к выпуску в свет.

Но прошло десять лет после смерти писателя. Наследники его рукописей решили издать ту из них, которая оказалась сравнительно более продвинутой. И, читая теперь "Острова в океане", нам придется считаться с иными критериями. Мы пришли в мастерскую художника, которого нет, и глядим на работу, которую уже никто не закончит. Этим этюдам не стать картинами. И никто не продолжит оборванных линий. И то, что писалось, быть может, поспешно или усталой рукой, таким и останется. Все — по-иному.

Тем более те, кто знает и ценит Хемингуэя, должны с особым вниманием отнестись к этой незавершенной работе, найти ее место в литературном наследии писателя.

О том, как писались "Острова в океане", известно не многое.

Хемингуэй начал книгу, как видно, в конце 40-х годов, но потом отложил ее, чтобы окончить и выпустить в свет "За рекой, в тени деревьев". Он вернулся вновь к рукописи в конце 1950 года и написал — очень быстро — историю Томаса Хадсона в том виде, в каком мы знакомимся с ней в двух первых частях "Островов в океане" — "Бимини" и "Кубе". Потом, отойдя как бы в сторону, Хемингуэй написал "Старика и море", после чего вернулся к истории Томаса Хадсона и в мае 1951 года закончил "Морскую погоню" — ныне третью часть "Островов в океане" (где она называется "В море"),

В некоторых беглых беседах тех лет, касаясь своей текущей работы, Хемингуэй объединял все три части "Островов в океане" (которые трактовал по отдельности) и повесть "Старик и море" как четыре звена проникнутого неким общим авторским замыслом тетраптиха — "морского романа"; в этой четырехчастной предполагаемой композиции повесть "Старик и море" должна была стать заключительной, выполняя роль "коды".

Не детализованный тогда автором и не очень ясный для нас и теперь замысел, требовавший, вероятно, каких-то структурных больших перемен в том, что было уже написано, так и не был осуществлен. Повесть "Старик и море" вышла отдельной книгой в 1952 году, а все остальное было положено в сейф.

О дальнейшей работе Хемингуэя над рукописью нет никаких твердых сведений. На многих страницах первой части романа стоит помета: "Переписать еще раз". Даже более завершенную третью часть автор тоже не счел окончательной. Об этом имеется свидетельство Хочнера, навестившего Хемингуэя за год до смерти, летом I960 года, на Кубе. Когда речь зашла о хранившейся в сейфе "Морской погоне", из которой, по мнению Мэри, жены писателя, могла получиться хорошая кинокартина, Хемингуэй попросил прочитать ему рукопись (у него болели глаза) и, прослушав, сказал: "Над этим надо еще работать. Быть может, после Парижской книги, если я сохраню зрение". "Парижскую книгу" — воспоминания о жизни в Париже в 20-х годах — Хемингуэй успел завершить, и она вышла посмертно ("Праздник, который всегда с тобой"). До "Морской погони" очередь не дошла.

Такова в основных чертах история "Островов в океане".

Осенью 1970 года книга была напечатана в США под редакцией Мэри Хемингуэй и Чарлза Скрибнера-младшего, главы книжной фирмы, издававшей Хемингуэя. В кратком вступлении вдова писателя сообщает, что в книге сделано несколько сокращений. Каковы эти купюры и в каких частях книги сделаны, она не указывает. Не говорит она и о том, что рукопись не закончена. Такая импровизированность в редакционной подготовке издания объяснялась, видимо, тем, что рукописное наследие Хемингуэя проходило предварительный учет и просмотр, прежде чем поступить на хранение и для изучения в один из американских университетов. Академизация архива Хемингуэя, возможно, будет иметь свои плюсы, публикации будут полнее и документированнее; но с другой стороны, став достоянием американских доцентов, рукописи и бумаги Хемингуэя могут стать при том и объектом псевдонаучной эксплуатации. Время покажет.

2

Обратимся к фабуле "Островов в океане".

О центральном герое книги, художнике-маринисте Томасе Хадсоне, уже вначале известно, что он знаменит (его работы имеют прочный успех в Америке и в Европе) и состоятелен (помимо заработка от продажи картин он владеет нефтеносной землей где-то в США). При этом внешнем благополучии Хадсон несчастлив. Причины его меланхолии не прояснены до конца; как видно, главная в том, что он не сумел ужиться с людьми своего круга, с ними порвал, а других не нашел и страдает от внутренней горечи и одиночества. Сейчас он живет отшельником в собственной вилле на взморье, на небольшом островке в Багамском архипелаге, и пишет картины, подчиняя себя дисциплине и системе самозапретов, "надевая панцирь работы для защиты от внешнего мира", как он сам о себе говорит. Наибольшая радость для Томаса Хадсона — свидание с сыновьями, и главное содержание первой части романа — приезд к нему на каникулы его сыновей; это Том-младший, почти уже взрослый юноша, его сын от первого брака, и двое подростков, Дэвид и Эндрю, сыновья от второй жены.

Хадсон беседует с сыновьями и развлекает их. Значительная часть их бесед — о Париже, где провел с отцом свое детство Том-младший. Они вспоминают БульМиш, Люксембургский сад, Клозери де Лила, скачки в Сен-Клу, а также толкуют о "мистере Джойсе", Форд Медокс Форде и Эзре Паунде и других корифеях англо-американской литературной богемы в Париже 1920-х годов.

Развлечения мальчиков всецело связаны с морем. Это — плавание в океане, в местах, где можно столкнуться с акулой и другими морскими хищниками, подводная морская охота и ужение крупной рыбы с быстроходного катера, развлечения опасные, требующие незаурядного спортивного искусства и мужества.

Нельзя не отметить, что в целом, и по содержанию бесед, и по характеру развлечений, это довольно близкая, иной раз вплоть до деталей, картина приездов к Хемингуэю его троих сыновей — Джона, Грегори и Патрика — в конце 30-х годов на Кубу, с тем, впрочем, отличием, что Хемингуэй не был меланхоличным отшельником, каким он рисует Хадсона.

Море — стихия позднего Хемингуэя, и эти страницы "Островов в океане", написанные до "Старика и моря", многое как бы предвосхищают. Мальчики забавны и обаятельны, однако, увиденные только глазами любящего отца, кажутся несколько "голубыми", особенно если сравнивать их с Ником Адамсом из ранних рассказов Хемингуэя или же с мальчиками-подростками в новейшей американской литературе, показанными в глубоком конфликте с условностями и фальшью господствующего буржуазного обихода.

Другая сюжетная линия этой первой части романа связана с неким Роджером Дэвисом, писателем, другом молодых лет Томаса Хадсона, который гостит у него на Багамах и участвует в происходящих событиях. Дэвис как бы двойник Томаса Хадсона, но дающий притом полную волю анархо-индивидуалистическим и негативным страстям, которые сумел в себе укротить и взять под контроль Хадсон, — вплоть до профанирования писательского мастерства и таланта в погоне за деньгами.

Вернее всего, этот мотив "близнецов-антиподов", будь он далее развит, дал бы читателям книги большее понимание личности Хадсона, но он только намечен, и Дэвис, которому как бы назначена важная роль в романе, вдруг исчезает и в дальнейшем даже не упоминается.

Заключительные события первой части романа поворачивают всю проблематику книги и резко меняют жизнь Томаса Хадсона.

Вскоре после отъезда гостей он получает депешу о гибели двух младших мальчиков в автомобильной катастрофе под Биаррицем, и мир для него меркнет. В завершающей первую книгу краткой главе рассказано, как он едет на пароходе во Францию и, подорванный горем, снимает один из своих самозапретов — начинает неумеренно пить.

Вторая книга романа, "Куба", отделена от событий первой четырьмя или пятью годами. Хадсон живет на Кубе, невдалеке от Гаваны. Это годы войны с германским фашизмом. Куба нейтральна, но Хадсон, связавшись с американской военно-морской разведкой, несет патрульную службу на своем катере, секретно следя за движением германских подводных лодок в бассейне Карибского моря.

Надо заметить, что именно этим был занят Хемингуэй в 1942 — 1944 годах, когда, находясь на Кубе, он превратил свой прогулочный катер "Пилар" в охотника за подлодками. За выполнение опасных заданий Хемингуэй был после войны награжден.

Вся вторая книга романа посвящена описанию одного дня Томаса Хадсона. И день этот — самый тяжелый, ужаснейший день в его жизни. Он узнал о гибели третьего из своих сыновей — Томаса-младшего, военного летчика, сбитого в воздушном бою где-то в Европе. Хадсон хранит про себя страшную весть. Он едет в Гавану, чтобы узнать, нет ли срочных заданий командования, а потом сидит в баре, в кафе "Флоридита", пьет стакан за стаканом крепчайший коктейль и попутно ведет разговоры со знакомыми проститутками и другими случайными собеседниками.

Разговоры — самые пестрые, воспоминания о собственном детстве, рассказы о встречах с женщинами, об общих знакомых, о еде и питье; как видно, годится все, лишь бы меньше думать о том, что так тяжко его гложет.

В этом шуме и сутолоке, не замолкая и как бы общаясь с окружающим людом, Хадсон все так же оторван от мира и одинок. Дома его ожидает хотя бы любимый кот Бойс, с которым он может позволить себе иной раз откровенную жалобу. В случае с Хадсоном это — привязанность к домашним животным, которую развивает в себе человек, по тем или другим обстоятельствам ослабивший связи с людьми. И кажется, здесь впервые Хемингуэй пишет о зверях не как об объекте спортивной охоты или иной кровавой потехи, а как о друзьях, "меньших братьях", общение с которыми врачует больную душу.

Сцены во "Флоридите" кончаются тем, что к кафе подъезжает машина, из нее выходит всемирно известная своей элегантностью и красотой американская киноактриса, оказывающаяся первой женой Томаса Хадсона и матерью Тома-младшего. Они встречаются с Хадсоном после долгой разлуки. Хадсон увозит ее к себе. Происходит любовная сцена. После чего Хадсон сообщает ей о гибели сына. Потом его вызывают на выполнение боевого задания. В целом это наименее удавшиеся страницы романа, собственно говоря, только схема характеров и ситуаций, бегло оснащенная диалогом.

Третья книга романа, "В море" ("Морская погоня" в рукописи), целиком посвящена военно-морской операции, руководимой Томасом Хадсоном; уже завершив операцию, он погибает в бою.

Экипаж поврежденной с воздуха немецкой подлодки хочет добраться до Кубы, чтобы потом на испанском пароходе вернуться в Германию. Заметая следы, фашисты расстреливают рыбаков, у которых забрали шхуну. Катер Томаса Хадсона выходит за ними в погоню. Катер замаскирован под научно-экспедиционное судно, и на нем команда из семи человек добровольцев — американцев, кубинцев и басков, как видно, отнюдь не ангелов, но преданных командиру и понаторевших уже в своем деле. Из них двое военных, негодных для службы в регулярных войсках; один морской пехотинец, списанный в тыл из-за тяжелого черепного ранения, и другой — радист, сильно пьющий, но с отличным знанием немецкого языка.

Погоня за немцами занимает несколько дней и представляет собой как бы цепь до монотонности схожих разведывательно-боевых операций в запутанном лабиринте проливов и островов.

Бесчисленные протоки, лагуны и отмели, рифы, требующие от водителей катера виртуозного лоцманского искусства, замеры глубины и разметки фарватера, штилевые затишья, грозы и шквалы, проходы по малой воде и якорные стоянки, а на берегу — непролазные заросли, которые надо прилежно прочесывать, и красивые, яркие птицы, по вспархиванию и полету которых опытный глаз может судить, есть ли в лесу человек. И еще балагурство шутников из команды, в котором отражено нарастающее нервное напряжение погони.

В стычке Хадсон теряет радиста Питерса, зато ему удается загнать немцев на берег; но в узкой протоке он попадает в ловушку и, хотя после жаркого боя уничтожает немецкий отряд, сам получает смертельную рану в живот.

"Набирая скорость, судно шло к синим холмам впереди.

— Томми, — сказал Вилли. — Я же тебя люблю, сукин ты сын, не смей умирать.

Томас Хадсон взглянул на него, не поворачивая головы.

— Ты пойми это, постарайся понять.

Томас Хадсон глядел на него. Все теперь отодвинулось куда-то, и не нужно было ни о чем размышлять и беспокоиться. Он чувствовал, как судно набирает скорость, чувствовал прижатыми к полу лопатками милый знакомый перестук моторов. Он посмотрел на небо, которое всегда так любил, посмотрел на лагуну, которую он уже никогда не напишет, потом слегка изменил поло; жение, чтобы меньше ощущать боль. Моторы теперь работали тысячи на три оборотов, не меньше, и пробив палубу, грохотали внутри него.

— Я, кажется, понимаю, Вилли, — сказал он.

— Черта с два, — сказал Вилли. — Не умеешь ты понимать тех, кто по-настоящему любит тебя".

Так кончается книга.

3

Незавершенность "Островов в океане" открывает простор для сомнений и для вопросов. Читатель может спросить себя: в какой мере осуществлен замысел автора в вышедшей книге? Какова была бы она в окончательном виде, если бы автор сам принял решение выпустить ее в свет? Ответы на эти вопросы могут быть, разумеется, только предположительными.

С относительно большей уверенностью можно говорить о некоторых композиционных и стилевых чертах книги, не отвечающих в нынешнем виде тем требованиям, которые на протяжении всей жизни предъявлял к себе автор.

Лаконизм описания и скупость диалога входят как важные элементы в поэтику Хемингуэя и обоснованы им принципиально. Получили большую известность те строки из "Смерти после полудня", в которых он уподобил свой окончательный труд плывущему айсбергу, "величавость которого в том, что он лишь на одну восьмую возвышается над водой".

Рукописи Хемингуэя мало изучены, и потому до конца неизвестна "технология" его айсбергов. Всегда ли писал он в какой-то начальной стадии что либо из того, что потом опускал, или эта работа проходила "сама собой" в его творческой лаборатории, не оставляя следов на бумаге?

Упоминая о сокращениях, сделанных ею в рукописи, Мэри Хемингуэй в своей краткой заметке пишет: "Я уверена, что Эрнест сделал бы их и сам". Более чем вероятно, но надо добавить, что Хемингуэй, как нам кажется, сократил бы гораздо больше. Возможно, были бы сжаты некоторые из глав первой части романа (например, сцена драки на пристани), и десятки страниц, посвященных застольным рассказам захмелевшего Хадсона в кафе "Флоридита" во второй части романа, тоже, наверное, не избежали бы авторских ножниц и авторской правки.

И речь здесь должна идти не только о пространности текста, но также и о недостаточной выраженности самой словесной структуры. Зрелый Хемингуэй достигает обычно того оптимального (в пределах своей системы) соотношения подтекста и текста, при котором его проза как бы кристаллизуется — становится звонкой, прозрачной, при повышенной "суггестивности", то есть способности источать скрытый эмоциональный заряд.

Нечего говорить, и в "Островах в океане", как в описании, так и в диалоге, есть достаточно образцов безукоризненно хемингуэевской прозы.

Вот морской отлив у причала в тихий вечерний час, изливающий мир в удрученную душу Хадсона:

"Отлив шел быстро, и огни судов дрожали на воде, отсвечивающей зеленым и так стремительно убывавшей, что ее засасывало под причал и крутило воронкой за кормой большого катера, куда поднялся Томас Хадсон. В воде — там, где огни плескались между корпусом катера и некрашеной обшивкой причала с кранцами из старых автомобильных покрышек, темными кругами отражавшимися в темноте у камней, — стояли, держась против течения, сарганы, приплывшие сюда на свет. Длинные, плоские, с прозеленью, как и вода, они не кормились тут, не играли; они только, подрагивая хвостами, держались против течения, зачарованные светом".

А вот разговор Хадсона в последней части романа с людьми из его команды перед захватом немецкой шхуны (в этом бою одному суждено погибнуть):

" — Давайте помолчим, — сказал Томас Хадсон. — На шхуну полезем все сразу, и если немцы внизу, ты им крикнешь по-ихнему, чтоб выходили и чтоб руки — вверх. И хватит нам разговаривать, потому что голоса далеко разносятся, дальше стука мотора.

— А если они не выйдут, тогда что делать?

— Тогда Вилли бросает гранату.

— А если они все на палубе?

— Открываем огонь, каждый по своему сектору. Я — по корме. Питерс — по средней части. Ты — по носовой...

Вилли кивнул и своим единственным зрячим глазом уставился на зеленый остров, который будто привстал на цыпочки на коричневато-красных корнях манговых деревьев.

Прежде чем шлюпка обогнула мыс, он сказал еще только:

— На этих корнях попадаются хорошие устрицы.

Томас Хадсон молча кивнул".

Больше, однако, примеров, когда автор, как видно, не закончил работы над текстом, рассчитывая, быть может, "переписать еще раз".

Обращаясь к сюжетным линиям книги, надо заметить, что два видных мотива, вернее всего, подверглись бы некоторым изменениям, быть может, ушли бы совсем. Первый — это единоборство ловца (в данном случае юного Дэвида) с огромной морской рыбой в начале романа, и второй — парижские воспоминания 20-х годов, проходящие в книге вплоть до конца.

Ведь каждый из этих мотивов, заняв свое место в рукописи "Островов в океане", стал в дальнейшем центральным в самостоятельной книге и получил — в "Старике и море" и в "Празднике, который всегда с тобой" — несравнимо более развернутое и совершенное воплощение.

Не мог бы остаться без перемен, надо думать, и автобиографизм "Островов в океане" в его нынешнем виде. Даже, если учитывать обычно высокую норму автобиографизма в книгах Хемингуэя, близость Томаса Хадсона к автору здесь чрезмерно подчеркнута.

Над кроватью у Хадсона в его доме на Кубе висят три известных картины из собрания Хемингуэя — "Гитарист" Хуана Гриса и полотна Массона и Пауля Клее. Во всем обиходе, привычках, вкусах и предпочтениях автор почти педантично сближает героя с собой. В предпоследней главе романа Хадсон, стоя на вахте, вспоминает, как в молодые годы в Париже они уходили с женой в кафе, оставляя малютку сына (Томаса-младшего) под присмотром большого кота, и что говорили по этому поводу их друзья. Весь эпизод почти в тех же словах подробно изложен в "Празднике" (в главе "Париж никогда не кончается"), и участники эпизода — сам писатель, его жена Хэдли и маленький сын Джон.

Для тех, кто знаком с биографией автора, автобиографизм "Островов в океане" неизбежно будет также иметь озадачивающий и тревожный аспект. Уже говорилось, что в троих сыновьях Хадсона писатель рисует своих сыновей, рисует с любовью и гордостью. Трудно признать вероятным, что история гибели мальчиков Хадсона должна была быть развернута на столь достоверно автобиографическом материале; тем более, что беспощадно трагический ход событий явно форсирован волей автора словно бы для того, чтобы верней погрузить душу Томаса Хадсона в беспросветное горе.

Исходя из известной творческой практики Хемингуэя, можно высказать предположение, что, вначале столь близко держась к следу собственной жизни, он мог в дальнейшем сделать нужный отбор и ослабить взаимосвязь героя и автора.

4

Но основная проблема "Островов в океане" связана с Хадсоном.

Сейчас характер и личность Томаса Хадсона остаются в романе во многом непроясненными. Как видно, большие куски или даже пласты из жизни героя нам неизвестны.

Может, конечно, возникнуть соблазн для читателя, исходя из сообщенных страниц биографии героя, в которых он выступает двойником Хемингуэя, заполнить и остающиеся "лакуны" в его биографии жизненным опытом автора. Но для такого решения вопроса нет оснований, и оно должно быть отвергнуто.

Возможен другой вариант. Автор пишет героя во многом с себя, избрав определенный рубеж в своей жизни в прошлом, но дальше ведет его по другому пути, в направлении себе не свойственном, чуждом, быть может гибельном. Это как бы эксперимент на автобиографическом материале. Нечто подобное Хемингуэй предпринял однажды, рисуя писателя Гарри в "Снегах Килиманджаро" '.

Если так, надо будет считать, что герой "Островов, в океане" распрощался со своим автором (и во многом своим прототипом) примерно в начале 30-х годов, не пережив того приобщения к социальной борьбе и к антифашизму — включая жестокий и важный опыт гражданской войны в Испании, — с которым Хемингуэй пришел ко второй мировой войне. Хадсон остался индивидуалистом, во многом изверившимся, с удрученной душой, подлинно преданным только искусству. Вопрос о его социальном сознании почти не встает в книге. Лишь однажды, проезжая в своей машине предместье Гаваны и потягивая взятый в дорогу коктейль, Хадсон касается этой темы и укоряет себя:

"Вот эту часть пути в город он никогда не любил. Из-за нее-то он и брал с собой в дорогу что выпить. Я пью, чтобы отгородиться от нищеты, грязи, четырех столетий пылищи, от детских соплей, от засыхающих пальмовых листьев, от крыш из распрямленных молотком старых жестянок, от шаркающей походки незалеченного сифилиса, от сточных вод в руслах пересохших ручьев, от насекомых на облезлых шеях домашней птицы, от струпьев на шее стариков, от старушечьей вони, от орущего радио, думал он. А так поступать нельзя. Надо всмотреться поближе во все это и что-то делать. Но вместо того ты таскаешь за собой свою выпивку, как в прежние времена люди не расставались с нюхательными солями. Впрочем, нет. Это не совсем так, подумал он. Тут некая комбинация из того, как я пью и как пили в "Переулке, где торгуют джином", у Хогарта".

На гравюре Уильяма Хогарта, названной Хадсоном, люди пьют в нестерпимых тисках отчаяния и нищеты. Что же хочет сказать этим сравнением Хадсон? Видимо, то, что и для него алкоголь не только удобное средство, чтобы укрыться от горя других людей, но также и средство, чтобы спастись от пустоты в собственной жизни, от гнетущей его тоски.

По характеру основных сюжетных мотивов "Острова в океане" представляются в достаточной мере хемингуэевской книгой — книгой о мужестве. В первой части — это море, юность и спорт; во второй — горе сильного человека, которого нелегко сломить; в третьей — война, "мужчины без женщин", идущие навстречу опасности.

Но состояние души Томаса Хадсона, сначала и до конца романа, заставляет признать его самым сумрачным, самым отчаявшимся из героев Хемингуэя.

Уже в начале романа он охвачен душевным кризисом, который смиряет, как уже было сказано, системой самозапретов и дисциплиной труда. Гибель двух младших мальчиков подрывает плотину, которую он воздвиг против отчаяния. Когда Хадсон теряет последнего, старшего сына, он так говорит, объясняясь с самим собой перед тем, как уйти в море: "Давай разберемся. Сына ты потерял. Любовь потерял. От славы уже давным-давно отказался... Остается долг, и его нужно выполнить".

Долг — это военно-морская служба Томаса Хадсона, погоня за экипажем германской подводной лодки, пытающимся уйти от возмездия.

Никак нельзя забывать, что, при всей периферийности военных событий в романе по отношению к главным сражениям великой битвы с фашизмом, это частица все той же борьбы — род партизанской схватки с тем же врагом, — и люди, которые отдают ей свои силы и Жизнь, выполняют свой долг перед всем человечеством.

Но, выполняя свое необходимое и опасное дело, Томас Хадсон и в этом не находит спасения от безнадежных мыслей. Он кажется сам себе "лошадью, потерявшей наездника, но не сошедшей с круга". И признается однажды, что чувствует даже какую-то общность судьбы с преследуемым врагом, "как бывает у заключенных в камере смертников". Он выполняет свой долг до конца, но словно стремится не только к победе, но также и к смерти.

И, однако, не в отчаянии Хадсона суть и итог этой книги Хемингуэя.

Она имеет иной итог, лишь эскизно намеченный, но притом убедительный, поскольку он согласуется с общим ходом мысли писателя в "Островах в океане".

И прошедшая полностью мимо него американская критика лишь показала, что она потеряла живой контакт с творчеством Хемингуэя.

Не в том состояла задача писателя, чтобы завести героя в тупик, заставить его испить чашу страданий до дна, нет, он хотел в то же время дать почувствовать, осознать, что Хадсона в этот тупик завели обстоятельства и что при всей безысходности его личного горя это еще не предел его человеческих сил и возможностей.

Здесь надо коснуться тех черт характера Томаса Хадсона, которые делают его одиноким в его кругу. И они лишь эскизно намечены — уже говорилось о неполноте характеристики Хадсона, — но и тех немногих штрихов, что начертаны явственно, довольно, чтобы понять, что он одинок не только лишь в силу своей неуживчивости.

Хадсон не свой в этом кругу буржуазной богемы, избалованных славой киноактрис и прогулявших свой талант романистов, нравственно мертвых, не знающих жалости к людям, захваченных единственной страстью к успеху и к утверждению собственной личности.

Подчеркнем три важных мотива, в которых отмечены нравственно здоровые силы в душе Томаса Хадсона.

Первый мотив — отношение Хадсона к моральному злу.

"Я отличаю добро ото зла. И не говорю, что это неясно и не моего ума дело", — возражает он, споря с Роджером Дэвисом.

Второй — безусловная честность Хадсона по отношению к искусству.

"Неужели он думает, что, впустую расходуя свой талант и работая на заказ, по готовой формуле добывания денег, можно научиться хорошо и правдиво писать?" — говорит он себе, касаясь того же Дэвиса.

И третий — его отношение к богатству, отсутствие органической внутренней связанности с миром богатых людей.

"Когда же тебе жилось лучше всего? — спросил он себя. — Да все время, в сущности, пока жизнь была проста и деньги еще не водились в ненужном избытке..."

И именно эти черты душевного мира Томаса Хадсона, его неотравленность — в гибельной степени — ложью, моральной безответственностью, равнодушием и эгоизмом, ходовыми пороками людей его круга, позволяют — так я полагаю — увидеть во мраке его отчаяния некий слабый порыв к выходу из одиночества.

Этот луч не то чтобы светит, скорее мерцает в том единении, которое связывает Томаса Хадсона и людей его команды.

Томас Хадсон по-своему любит членов своей команды, ценит их преданность делу, умение отлично работать, самоотверженность и отвагу, готовность отдать жизнь для победы. Но в своих отношениях с ними он остается "на капитанском мостике", не раскрывает себя, не принимает их близости, дружбы, сочувствия; пребывает в обычной замкнутости и недоступности.

И только в последний час своей жизни — в уже приведенных строках, — когда тяжело искалеченный на войне морской пехотинец Вилли говорит своему умирающему командиру: "Томми, я же тебя люблю, сукин ты сын... Ты пойми это, постарайся понять", — Хадсон отвечает ему: "Я, кажется, понимаю, Вилли".

Что значат эти слова Томаса Хадсона в последний момент, когда уже "все отодвинулось"? Быть может, они имеют особое, очень большое значение, подобно другим, теперь знаменитым, тоже предсмертным словам другого героя Хемингуэя, моряка Гарри Моргана, который сказал, умирая и как бы подводя черту под всей своей жизнью: "Человек — один — не может"? Если так, то и эти слова Томаса Хадсона надо будет считать ключевыми для понимания замысла "Островов в океане", и тогда этот страдающий и одинокий человек из "интеллектуальной элиты" находит, пусть слишком поздно, выход из тупика в близости к "просто людям", к народу, к простым и открытым душам, способным к такой же простой любви, дружбе, сочувствию.

Если считать, что этот выраженный лишь в намеке итог "Островов в океане" толкуется нами правильно, тогда становится более понятным и названный замысел Хемингуэя, в котором четвертым звеном тетраптиха, завершающей "кодой" служит повесть "Старик и море". Потому что именно в этой книге впервые центральным героем Хемингуэя выступает трудовой человек из народа и крепость его души, его моральная цельность утверждается как идеал.

Если признать, что таков действительный замысел "Островов в океане", то эта незавершенная посмертная книга органически входит в контекст социальных и морально-художественных поисков позднего Хемингуэя.

А.И. Старцев - "От Уитмена до Хемингуэя"

В книгу Абеля Старцева "От Уитмена до Хемингуэя" также входят следующие статьи о Хемингуэе: