Затонский Д.В. Роль главок в сборнике рассказов "В наше время"
«В наше время» — так называется книга рассказов Хемингуэя. Не сборник, а именно книга, то есть нечто в своей раздробленности цельное. Когда она вышла первый раз в 1924 году, то состояла из восемнадцати миниатюр. А в 1925 году к ним присоединилось столько же рассказов, вставленных между миниатюрами. Причем последние стали именоваться «главами» и приобрели номера. Наконец, в 1930 году книге в качестве своеобразного введения был придан фрагмент «В порту Смирны».
«По мысли Хемингуэя, — пояснял его исследователь И. Кашкин,— сложная композиция книги должна была отражать раздробленное восприятие мира, характерное для его сверстников в этот сложный послевоенный период. Он как бы сопоставляет два плана — фрагментарные события внешнего мира в главках-миниатюрах и переживания его лирического героя в основных рассказах».
Вряд ли последнее наблюдение вполне точно. Взять хотя бы главу шестую. В ней фигурирует Ник Адамс — привычный «лирический герой» Хемингуэя, присутствующий и в нескольких рассказах книги «В наше время». Мне кажется, что отношение между главами и рассказами сложнее отношения между внешним и внутренним. Оно вообще не поддается сведению к некоей формуле. Потому что если бы поддавалось то было бы достаточно его сформулировать. И излишне было бы прибегать к необычной художественной структуре.
Вот текст главы пятой: «Шестерых министров расстреляли в половине седьмого утра у стены госпиталя. На дворе стояли лужи. На каменных плитах было много мокрых опавших листьев. Шел сильный дождь. Все ставни в госпитале были наглухо заколочены. Один из министров был болен тифом. Два солдата вынесли его прямо на дождь. Они пытались поставить его к стене, но он сполз в лужу. Остальные пять неподвижно стояли у стены. Наконец офицер сказал солдатам, что поднимать его не стоит. Когда дали первый залп, он сидел в воде, уронив голову на колени».
Как соотносится этот эпический этюд со следующим за ним рассказом «Чемпион»? Там повествуется о случайной встрече бродяжничающего по Америке Ника с бывшим знаменитым боксером Эдом Френсисом и трогательно опекающим этого несчастного безумца негром- убийцей. В какой, казалось бы, связи расстрел греческих министров, зачинщиков войны с Турцией, которым автор никак не сочувствует, может находиться с судьбою затравленного миром человека? А связь все- таки есть. Она — в страшном изломе не столько изображаемого, сколько угадываемого и там и здесь мира. И потом, наверное, соотносить следовало бы не только нумерованную главу со следующим за нею рассказом, но и разные рассказы с разными главами, и рассказы с рассказами, и главы с главами. Тогда из многообразия и многоступенчатости связей, из сравнений по сходству и сравнений по контрасту возникнет целое. И оно скажет нам больше, чем не только каждая из отдельных частей, но и, может быть, больше того целого, что имитирует полноту. Ведь заметил же Эрвин Штриттматтер на страницах второго тома своего «Чудодея»: «Автору известно, что слишком подробное описание скорее отдаляет персонаж от читателя, чем его к читателю приближает». И это относится к любому описанию, подменяющему образно-свободное представление о предмете его фактографической классификацией.
Спору нет, классификация тоже бывает необходима. Не следует, однако, забывать, что исчерпывающе полной не может стать и она. И если пробелы свободно набросанной картины жизни способны порой заполнить чувство, догадка, воображение, личный опыт, то пробелы в классификации так и останутся пустыми.
Современное нам бытие столь многообразно, что его не охватить тем единым взглядом, который сообщает строгую стройность и неповторимую гармонию дантовской «Божественной комедии». И новейший писатель — в отличие не только от Данте, но и от более близкого к нам Бальзака — отдает себе в том отчет. Когда он рисует свой художественный мир неполным, хронологически неупорядоченным, фрагментарным, это далеко не всегда значит, будто он не доверяет закономерности сущего. Нередко он именно так надеется дать нам в ощущение и сложность, и цельность, и даже полноту мира.
Стремится к этому (по крайней мере, в идеале) и Даниил Гранин. «Если бы я сумел,— замечает он по поводу «Путевых картин» Гейне,— написать такую свободную прозу — не втиснутую ни в какие рамки сюжета и композиции и темы, но в том-то и беда моя, и не только моя, что мы всегда слишком хорошо знаем, заранее знаем, о чем мы пишем».
Еще за сто с лишним лет до Гранина очень похожую мысль высказал Гюстав Флобер: «Что кажется мне прекрасным, что я хотел бы сделать,— это книгу ни о чем, книгу без внешней привязи, которая держалась бы сама собой, внутренней силой своего стиля, как земля, ничем не поддерживаемая, держится в воздухе,— книгу, которая почти не имела бы сюжета или, по крайней мере, в которой сюжет, если возможно, был бы почти невидим». Но если сказанное Граниным в наше время принимают чуть ли не как должное, то высказанное Флобером в его время и многие годы спустя рассматривали в качестве проявления формализма и эстетства.
Писать сегодня художественную прозу, «которая почти не имела бы сюжета или, по крайней мере, в которой сюжет, если возможно, был бы почти невидим», стало вещью вполне привычной. Чтоб не ходить далеко за примерами, назову Валентина Катаева с его «Святым колодцем», «Травой забвения», «Алмазным моим венцом», да и того же Гранина с его «Прекрасной Утой». (Причем по сравнению с этими сочинениями хемингуэевская книга «В наше время» может показаться чем-то слишком тщательно, нарочито выстроенным...)
А литературоведение у нас в большей мере придерживается жанровых традиций: либо монография, посвященная одному писателю, одной четко обозначенной и столь же четко прослеженной теме, либо тогда уж откровенный, как говорится, сборник статей. Однако причины, порождающие свободную в сюжетном и композиционном отношении художественную прозу, распространяются и на литературоведение, на критику. Ведь перед литературоведением, перед критикой стоит та же проблема необозримо многообразного мира. Только это не просто мир, а еще и мир литературы.
Литература нынче охотно (хотя и, разумеется, с целями близкими к пародийным) вступает в соревнование с литературоведением. Маститый аргентинец Хорхе Луис Боргес писал подражания филологическим штудиям: например, «Пьер Менар, автор «Дон Кихота» или «Анализ творчества Герберта Куэна»; Станислав Лем сочиняет рецензии на несуществующие книги естественнонаучной и философской тематики; Андрей Битов на страницах журнала «Вопросы литературы» от имени своего героя Левы занялся сравнительным исследованием стихов Пушкина, Лермонтова, Тютчева, и некоторые специалисты, не уловив мистификации, всерьез с ним спорили.
Так не попробовать ли и литературоведению в некотором роде последовать за литературой, создавая книги, чем-то похожие на хемингуэевскую, книги, состоящие из отдельных статей и все-таки по-своему цельные — не сборники.
Мне, по крайней мере, захотелось попробовать.
Не скрою, я книгу эту изначально такой не задумывал. Сначала, конечно, просто писались статьи. А когда попытался составить очередной сборник, она совершенно для меня неожиданно как бы сама стала складываться. Но не совсем (или, вернее, не только) из тех статей, которые я предполагал включить в сборник. А потом понадобились и некоторые композиционные перестановки, потребовались кое-какие связки, чтобы сделать «сюжеты» не такими уж невидимыми.
О сборниках статей доброжелательные рецензенты охотно пишут, что они представляют собой «нечто цельное». И в самом деле, если автор у сборника один, то он конечно же обладает своим стилем, своим кругом тем, наконец, своим набором симпатий и антипатий. Мне хочется надеяться, что читатель найдет в этой книге связи и взаимопроникновения внутренне более прочные, более существенные, найдет, если даст себе труд прочесть ее от начала и до конца, подряд.
И последнее. Книга эта озаглавлена «В наше время» не только в подражание Хемингуэю. Хемингуэевское заглавие иронично. «In our time» — это обрывок фразы из молитвы. А вся фраза звучит: «Give peace in our time, О Lord», то есть: «Мирные времена даруй нам.
Господи». Хемингуэй тем самым подчеркивал, что послевоенные годы — отнюдь не годы мирные. Все это сообщает хемингуэевскому заглавию метафоричность. Мое заглавие более буквально. Ведь читателю и правда предлагается «книга о зарубежных литературах XX века», об актуальных художественных процессах современности и о представляющих их писательских индивидуальностях.
При заимствовании материалов с сайта активная ссылка на источник обязательна.
© 2022 "Хемингуэй Эрнест Миллер"