Эрнест Хемингуэй

Мой мохито в Бодегите, мой дайкири во Флоредите

Биограифя Эрнеста Хемингуэя - Глава 10

Эрнест привез с собой в Ки-Уэст тяжелый груз личных страданий. У него возникли проблемы с собственным кодексом нравственности. Он окончательно решил, что должен полностью разорвать отношения с Полин и католической церковью. Все это было крайне трудно осуществить. Как однажды сказал Эрнест: «Если ты полюбил кого-то по-настоящему, ты никогда не остановишься… полностью».

Когда наша мать приехала в Ки-Уэст, это не облегчило его состояния. Она приехала по своему желанию и с добрыми намерениями. Эрнест знал об этом и ничего не мог поделать. Он снял ей номер в отеле «Каса-Марина», часто приглашал к себе в дом, но придерживался своей тактики. Он знал, в какой ситуации оказывается любой сын, когда объясняет родителям, что его прежняя мудрость готова стать объектом для критики. Он выслушал достаточно упреков во время своего первого развода, чтобы избежать все будущие стычки. В промежутках между короткими разговорами мать занимала себя рисованием, и из-под ее руки выходили прекрасные морские пейзажи.

После того как мать уехала, Эрнест на «Пилар» отправился в Гавану, где начал писать «По ком звонит колокол». Он снял ту же самую комнату на четвертом этаже у Маноло Аспера, владельца отеля «Амбос мундос». Начиная писать с восходом солнца, он продолжал работу до полудня.

В конце мая, после нескольких месяцев напряженной работы, Эрнест написал из Гаваны матери. Он переживал за газетную вырезку, о которой упоминал во время ее визита и не мог найти. В ней было упоминание об Уильяме Эдварде Миллере, написавшем много гимнов для епископальной церкви, и конечно же о матери, с ее страстной любовью к музыке и семейной генеалогии. Он очень хотел найти эту статью. Ее прислал ему полтора года назад в Испанию главный редактор английской газеты в Донкастере. По его мнению, этот город назывался именно так. Эрнест заверил мать, что отправит мне телеграмму в Нью-Йорк, где я в то время работал на журнал «Кантри хоум». Я должен буду найти название газеты, как только он будет окончательно уверен в том, что это действительно Донкастер. Эта газетная вырезка пришла к нему в Мадрид как раз перед сражением при Теруэле, и в тот момент он был слишком занят, чтобы ответить на нее. А затем, покидая страну, он уничтожил все свои бумаги. Эрнест добавил, что успешно трудится, написал уже 212 страниц нового романа, а Полин и дети чувствуют себя замечательно. Этой весной они переехали в Нью-Йорк из-за эпидемии полиомиелита в Ки-Уэст. Полин сняла квартиру на Ист-Сайде, где Патрик и Грегори с удовольствием стреляли из пневматической винтовки по голубям на соседних крышах.

В Гавану приехала Марта, а Эрнест продолжал успешно трудиться над книгой. Во время ее визита они поселились в прекрасном месте на возвышенности, в шести милях на восток от города. Неподалеку располагался Коджимар, где в старые времена была смотровая башня. Дом был широким и одноэтажным. Место было доступно ветрам, и с него открывался прекрасный вид. Они приобрели девятнадцать акров, сохранили старое название «Финка Ла Виджия» и начали наводить порядок.

Летом 1939 года сбылись предчувствия Эрнеста о грядущей большой войне. Он постоянно читал газеты и был в курсе событий. Но он продолжал работать, несмотря на то что его постоянно отвлекали то гости, то политические проблемы. Той зимой Марта совершила поездку в Финляндию, чтобы подготовить журнальные статьи о советско-финской войне.

В декабре журнал «Кантри хоум» приостановил свои публикации. Я отправился в Ки-Уэст с намерениями провести там месяц. Там я познакомился с молодым англичанином по имени Тони Дженкинсон, которому Эрнест рассказал обо мне за неделю до этого. У Тони было звание, банковский счет и задача собирать сведения о военно-морских силах. Он нуждался в человеке, любившем морские походы и хорошо управлявшемся с судном. К тому же он хотел совершить что-нибудь рискованное. Спустя два месяца у нас было второе судно, на котором мы пришли в Гавану. Мы вынюхивали возможные и реальные базы заправки нацистских подводных лодок в западной части Карибского бассейна.

Мы брали снаряжение с последних в Гаване складов. Эрнест относился к нам очень хорошо. Мы часто обедали вместе. Он и Марта выходили на шхуне вместе с нами. Эрнест дал нам в помощь своего капитана Грегорио для проверки такелажа. Мы отправились в Компарсас вместе с сотрудником журнала «Тайм» Алленом Гровером и его женой. Когда мы были уже там, Эрнест принимал у себя своего издателя Чарльза Скрибнера. По этому случаю он подстригся, нацепил галстук и заказал холодное шампанское. Эрнест был чрезвычайно простодушен в своих отношениях с издателями.

– Обрати внимание, я никому не отсылаю нецензурные статьи, но Чарли – исключение, – объяснял он.

Он сказал мне, чтобы я тоже постригся.

Эрнест знал всех игроков в баскский пелот. Чемпионы, подобно Джиллермо, Пистону и братьям Ибарлуссиа, по вечерам приходили к нему в дом и играли в теннис расчетливыми и безукоризненно точными движениями. Наблюдая за их игрой, Эрнест узнавал, кто из них находится в пике своей формы. А потом если он сам не мог спуститься вниз, то посылал меня и Тони сделать ставки на вечерние соревнования. Ночь за ночью мы выигрывали приличные суммы благодаря наблюдениям Эрнеста. Сам Эрнест был слишком усталым после обеда, чтобы чем-то заниматься, и отправлялся спать. На следующий день ему снова надо было рано проснуться, чтобы написать очередные строки романа «По ком знонит колокол», которые заставят читателей плакать.

– Не спускай глаз с их рук, – наставлял меня Эрнест, когда мы играли против этих чемпионов, – ты не увидишь их глаз, но, наблюдая за движением рук, ты сможешь предугадать, куда тебе возвратят мяч.

Мы играли, пока пот не начинал лить с нас ручьями, потом охлаждали себя душем и замечательными напитками возле бассейна. Марта всегда составляла нам компанию. Когда она выныривала на поверхность воды, смеясь и вытягивая руку за своим бокалом, Эрнест ухмылялся:

– А вот и моя русалочка! Чудо, а не женщина! Марта была очаровательной. Она рассказывала мне удивительные вещи о Финляндии, о сражениях в условиях непогоды, и даже показала охотничьи ножи, которые ей подарили. Нас навестила ее мать, не менее обаятельная, несмотря на возраст. Марта сочетала в себе и ум, и красоту прекрасной фигуры. Я был в восторге от того, что она, возможно, скоро станет женой брата, уже третьей по счету. Хотя я относился к первым двум с не меньшей симпатией.

Эрнест старался избегать разговоров об Испании, но по-прежнему чувствовались его внутренние переживания.

– Там происходит столько всего ужасного, Барон, что потребуются годы для наведения порядка. Хотелось, чтоб ты увидел все это своими глазами, но удача может пройти стороной от тебя, как это произошло с сыном Ларднера и многими другими молодыми людьми. Ты сообразительный, но тебе нужно еще и везение. И тебе необходимо предчувствие того, что ты собираешься делать. И как только это предчувствие усиливается, действуй молниеносно. Я дам тебе хороший маузер с плечевым прикладом и кучу патронов, если кто-то будет приставать к тебе. Я также одолжу тебе помповое ружье. Но верни его мне обратно, а иначе лучше не попадайся мне на глаза, понял? Научись пользоваться маузером, и ты сможешь перестрелять всех на верхней палубе подводной лодки с одной обоймы. Но всегда держи наготове запасную обойму. Он в отличном состоянии и стреляет, как твой кольт «вудсман».

Спустя пять месяцев, когда я был проездом в Гаване, направляясь в Соединенные Штаты, я оставил судно в Панаме. Эрнест очень гордился моим искусством мореплавания, его лишь расстроило то, что Тони и я больше не встречались в открытую с противником. Это случалось раньше. Однако мы избегали прямых контактов ради продолжения нашего шпионажа. Но об этом отдельный рассказ.

У Эрнеста были некоторые судебные проблемы с нашей матерью. Он написал ей о том, что нужно было предпринять, и поблагодарил за пожелания в отношении новой книги, которая, по ее мнению, должна была быть более конструктивной в своем замысле. Он написал это с совершенно бесстрастным лицом. Затем он передал через меня некоторые бумаги для выполнения представителями власти во Флориде, остальные, по его заверению, он собирался сам отдать в консульство. Он продолжал выпивать, занимался рыбалкой и просто бездельничал ради того удовольствия и облегчения, которые приносили ему его новые идеи. Все потому, что Эрнест наконец завершил свою книгу «По ком звонит колокол». Он поведал мне, что трудился над ней непрерывно в течение пятнадцати месяцев.

Перед нашим отъездом в Соединенные Штаты мы взяли с собой на рыбалку бывшего издателя журнала «Форче» Ральфа Ингерсолла. Все прошло замечательно. Как только мы вышли из Гаванского залива, нам удалось поймать прекрасного тунца. Потом ловили на блесну, и удача вновь улыбалась нам. Судно шло превосходно. Эрнест не умолкал ни на минуту, делился своими мыслями и соображениями. Ингерсолл начал разговор о новой газете, издательство которой он собирался организовать в Нью-Йорке. Эрнест поддержал его и был полон идей.

Несколько недель спустя мы втроем уже были в Нью-Йорке. К тому времени я работал на недавно образованную газету «ПМ». Ральф Ингерсолл ежедневно навещал Эрнеста в отеле «Барклай». Он поселился там для решения всех деловых вопросов.

В течение нескольких месяцев ситуация полностью изменилась. Эрнест и Ральф уже больше не верили друг другу. Я больше не работал на газету. Но собранная мною в Карибском бассейне информация осталась неиспользованной, и я мог ее скоро использовать для цикла статей в газете «Ридерс дайджест».

В начале ноября 1940 года Эрнест окончательно развелся с Полин. Полин повела себя необыкновенно великодушно и деликатно. Она написала нашей матери очень доброе письмо, сказав, что это известие будет ударом для нее, как и для ее родителей, и что она очень сожалеет обо всем этом. Она добавила, что всегда будет относиться к ней как к матери. Она была убеждена в том, что при сложившихся обстоятельствах нужно проявлять внимание к каждому, и рада тому, что все это наконец закончилось. По ее словам, чужая душа – потемки, и люди могут поступать лишь так, как они могут это делать. Люди в этом мире постоянно с чем-то борются, и этот процесс весьма загадочен. Она приглашала мать еще раз приехать к ней в гости повидать Патрика и Грегори, навестить меня, мою жену и сыновей Джейка и Питера в Ки-Уэст. Она сообщила, что все живы и здоровы, а мои писательские дела идут хорошо. Письмо выражало те чувства, которые Эрнест так долго искал в других людях.

Через две недели после развода Эрнест и Марта бракосочетались мировым судьей в Чейене, штат Вайоминг.

Той осенью, во время отдыха в Сан-Вэлли, Эрнест и Марта завершили продажу прав на фильм «По ком звонит колокол». Компания «Парамаунт» приобрела их за рекордную по тем временам сумму 150 000 долларов. Продажа стала возможной благодаря стараниям Дональда Фрида, который в 20-х годах был редактором у Бони и Ливерайта, а затем возглавлял отдел новостей в голливудском агентстве Майрона Селзника. Он лично помог Эрнесту издать его первую книгу в Соединенных Штатах. В то время Дональд сделал все возможное для содействия Эрнесту, но попал под зависимость от Ливерайта. Позднее в Париже Эрнест заверил Дональда в том, что компенсирует ему затраты. Дональд разработал план продажи прав на фильм по более высокой цене, чем адвокат и агент Эрнеста Морис Спейсер мог себе представить. Он также придумал пункт договора, где кинокомпания обязалась выплачивать Эрнесту определенный процент с каждой проданной книги. После дня, проведенного за выпивкой и чтением, Эрнест и Марта предложили Фриду позвонить Спейсеру, который затем одобрил идею. Успешная формула Фрида давала каждому возможность заработать, и Эрнест был просто в восторге от этого. Позже в Нью-Йорке Эрнест несколько дней подряд таскал с собой чек и показывал его друзьям, наслаждаясь приятным чувством обладания такой суммой в кармане.

Эрнест хотел, чтобы в его фильме роли Марии и Роберта Джордана сыграли Ингрид Бергман и Гарри Купер. В то время Ингрид работала по контракту с братом Майрона Селзника Давидом, и Эрнесту было очень приятно узнать это. Он знал, что Купер сделает все возможное, чтобы выкроить время для участия в съемках фильма. Они были друзьями, много охотились вместе, и многие годы Эрнест был поклонником его актерского таланта.

Весной 1941 года Эрнест и Марта отправились на самолете в Сан-Франциско, а затем в Гонолулу, Мидуэй, Уэйк, Гуам, Манилу, Гонконг и Сингапур. Они направились в глубь континента посмотреть, что произошло с Китаем, когда военные действия вынудили правительство переехать в другое место. Как гости генералиссимуса и мадам Чан Кай-ши, они разъезжали внутри страны совершенно свободно. Эрнест просто наслаждался такой возможностью.

Собирая материал о британских оборонительных сооружениях на Дальнем Востоке, а также о подготовке американцев к военным действиям, Эрнест составил серию сообщений для «ПМ». Он разговаривал с британскими военными офицерами, членами изысканных клубов и иностранными искателями приключений, пытаясь проанализировать их оценку грядущих событий. В этом он использовал свое везение и проницательность. Он предсказывал, что война начнется в течение ближайших шести месяцев, и удар нанесет Япония по британским и американским базам в Тихом океане и Юго-Восточной Азии.

Направляясь домой через Соединенные Штаты, Эрнест чувствовал себя совершенно уставшим. Рассеянным движением он периодически доставал из кармана фляжку и делал несколько глотков. Как он мне сказал потом, это была китайская водка. Заметив это, стюардесса попросила командира экипажа пройти с ней, вероятно чтобы успокоить нарушителя общественного порядка.

Капитан подошел и взглянул на Эрнеста.

– Да ведь это старший сын лекаря! Эрни собственной персоной!

– Привет, дружище! Ты больше не занимаешься перевозками для Бернта Балчена?

– Нет, у него теперь другой бизнес. А ты откуда?

– Из Кунминга.

– Послушай, а ты не хотел бы побывать в кабине пилотов? Пойдем! У нас редко бывают такие пассажиры, как ты.

– Да нет, спасибо. Я лучше вздремну здесь.

– Хорошо, но мы сочли бы это за честь. А к вашему сведению, мисс стюардесса, так не обращаются с уставшим от спиртного путешественником. Уставший путешественник, иногда очень знаменитый, обычно берет с собой маленькую фляжечку. А ты, Эрни, если только пожелаешь какой-нибудь коктейльчик, мисс стюардесса с радостью приготовит его для тебя.

В июле Эрнест и Марта возвратились в Гавану. Джо Рассел прибыл из Ки-Уэст на лечение. Во время хирургической операции он держался в хорошей форме. Эрнест наблюдал за ним после анестезии и надеялся на его быстрое выздоровление. Но на второй день у Джози внезапно открылось кровотечение. Он умер до того, как ему попытались сделать переливание крови.

Эрнест написал мне об этом. Он тяжело переживал смерть Джози. Затем Эрнест дал мне подробный совет о том, как заниматься сбором информации, сообщив о том, кто и как высказывался в Вашингтоне и что мне со всем этим делать. Он настоятельно предупреждал меня в отношении определенных людей, указывая, в ком я мог бы быть абсолютно уверенным. Он сказал, что, когда у нас опять будет возможность поговорить, он еще многому меня научит.

После того как Соединенные Штаты вступили в войну, мы с Эрнестом более года продолжали переписку, несмотря на цензуру между этой страной и Кубой. Я два года работал в службе радиоразведки в Вашингтоне, после чего меня перебросили через океан. Эрнест написал матери, что я, вероятно, вернусь из Англии с ужасным акцентом, который придется выправлять с помощью столовой ложки. Это единственное из его предсказаний, которому не суждено было сбыться, но это было сказано, чтобы поднять настроение нашей матери.

Эрнест также сообщил, что последние новости, которые он узнал о себе из прессы, говорили о том, что его заметили на китайской джонке где-то в районе Желтого моря. Он добавил, что, по его основательным подозрениям, за него приняли Ричарда Галлибуртона. Отвечая на поздравления матери ко дню рождения, он сказал, что никогда не полагал, что ему удастся дожить до сорока четырех лет. Он написал матери кучу благодарностей за то, что она когда-то родила его, и если у нее есть какие-то предложения, как ему прожить следующие сорок четыре года, то пусть немедленно сообщит ему.

Прошло два года, прежде чем у нас снова появилась возможность увидеть друг друга. Весной 1943 года я находился в Англии. Это было за год до приезда Эрнеста. Марта приехала через полгода после меня работать военным корреспондентом для «Кольерс». Я устроился на приятную работу, занимаясь радиоразведкой в посольстве. Марта одолжила мне двадцать фунтов до того, как ее перевели на средиземноморский фронт весной 1944 года. Вскоре приехал Эрнест. Его назначили главой европейского бюро «Кольерс», что было настоящим даром от Джо Кнаппа с его честной и незлопамятной натурой, после их драки в Бимини несколько лет назад. Как шеф корреспондентов «Кольерс», Эрнест утверждал все статьи расходов, включая Марту.

Когда Эрнест наконец прибыл в Лондон, многое необходимо было успеть сделать. Это было за шесть недель до вторжения в Нормандию. Он бурно приветствовал меня, когда я позвонил ему в отель «Дорчестер» сразу после его приезда.

– Давай быстрей сюда, Барон! Я встречу тебя в баре через десять минут.

Через семь минут я был в небольшом баре на первом этаже его отеля, и только успел заказать пиво, как появился Эрнест, поражающий воображение своей бородой и униформой корреспондента.

– Ого, Стайн, ты просто неотразим! – воскликнул я.

– Да и ты ничего, братишка. – Он ухмыльнулся и легко хлопнул меня по плечу. Он весь бурлил от возбуждения. – Эти ковшеобразные сиденья в бомбардировщике «ланкастер» годятся только для птиц. Да, «птички» нам попадались. Мы видели их над Ньюфаундлендом и Ирландией. Черт побери! Ты когда-нибудь видел с самолета такой зеленый остров, как Ирландия? Стоп! Что это ты там пьешь? – Он заметил, как кружки наполнили пивом. – Бармен, прибереги пиво! В другой раз оно может спасти жизнь! А сейчас мы сделаем по нескольку хороших глотков отменного шотландского продукта. Барон, ты не против?

– Я тебя поддерживаю, Стайн. Как же долго мы не виделись!

– Слишком долго, – ответил он.

Мы разлили виски, молчаливо чокнулись и выпили. Затем Эрнест продолжил более приглушенным, спокойным голосом:

– Хочу кое-что показать тебе. Обещаешь никому не рассказывать? Ни-ко-му, ты понял меня?

Я молча кивнул. Эрнест сделал еще глоток, расстегнул свой китель так, чтобы достать карман рубашки, и протянул мне довольно потертый конверт. Я открыл его и почувствовал, как хорошо может чувствовать себя человек, завершивший великий труд, который выматывал все его нервы в течение долгого времени.

В маленьком баре отеля «Дорчестер» было тихо. Большая часть людей находилась в номерах и готовилась к вечеру. Эрнест выпил стаканчик, а потом пропустил еще один, пока я вчитывался в черный лист с маленькими белыми буквами. Это была фотокопия отпечатанного на машинке письма из государственного департамента. Снизу от заголовка «Соединенные Штаты Америки» я прочитал название посольства, слова приветствия и две главы заявления от имени Спрулля Брадена, кубинского посла, являющегося официальным представителем президента.

В резюме было указано, что обладатель сего, Эрнест Хемингуэй, в течение длительного времени под грифом строжайшей секретности выполнял опасные и важные операции в войне на море против фашистской Германии. Нижеподписавшийся полностью согласен с ценностью этого… и глубоко признателен за проявленный профессионализм.

– О господи, ты снова совершил это!

– Послушай, Барон, – начал Эрнест, – это не представляло какой-либо опасности. Честно говоря, я сыграл удачно. Но эти чертовы чиновники несколько раз выводили меня из равновесия.

– А когда это случилось в первый раз? – Я всегда был прямым в своих вопросах, но никогда мне так не терпелось услышать ответ.

– Когда они дали мне знать, что докладная записка получена. И это за те тридцать две тысячи долларов, которых хватило только на радиооборудование! У нас была превосходная аппаратура, настолько совершенная, что мы могли засечь направление на передатчик, если удавалось удержать судно от качки. Мы даже принимали слабые сигналы из Атлантики.

– А кто входил в команду? И какая аппаратура у тебя была?

– Все было самое лучшее. Я все продумал, как ты вместе с Тони. В течение почти всего времени у нас был полный экипаж – девять человек, включая меня. Сейчас у «Пилар» новые двигатели. В нашей команде были лучшие из лучших. Мистер Джиджи, Патрик и Грегорио. Но у последнего было шестеро детей. Я оставлял их обычно на берегу, когда мы ходили в районе Кэй-Сал и Кайо-Кофитес – ты вспоминаешь эти места? У нас был Патче и еще один игрок в пелот, сержант морской пехоты при посольстве, и несколько местных парней. Они были профессионалами от рождения. Несколько кубинских судов было потоплено на наших глазах, ты знаешь об этом.

Я знал. Я напомнил ему о колумбийцах и шхунах, расстрелянных из крупнокалиберных пулеметов. Те, кому удалось спастись, вернулись домой лишь недели спустя. Мы знали этих людей.

– Мы жили лишь надеждой на благополучный исход.

– У вас была возможность дать отпор?

– Не могу сказать с уверенностью. Нам просто не везло. Но ты бы видел нашу систему защиты! Один из местных парней пришел ко мне и сказал: «Папа, меня беспокоит отсутствие брони на судне. Почему бы не поставить хоть какую-то защиту? Если немцы начнут нас обстреливать, то, по крайней мере, у нас будет меньше дырок в бортах. Я не могу спать спокойно, пока у нас не будет хотя бы элементарной защиты». После этого я раздобыл стальной лист. Мы сделали обшивку спереди, которая могла противостоять по крайней мере пятидюймовому снаряду. Она оказалась чертовски тяжелой, и судно шло, зарываясь носом. Все это не дало желаемого эффекта, а судно стало неповоротливым. А нам как раз требовалась маневренность. Но тем не менее, я не снимал этой обшивки. Об этом говорил весь экипаж. В конце концов этот парень подошел ко мне и сказал: «Папа, я не могу спокойно спать, пока наше судно столь медлительное». После этого мы сняли стальные листы, и наше судно вновь обрело былую резвость.

– Какой урон вы могли нанести? – В наших руках были новые наполненные бокалы.

– Весьма приличный. Помимо легкого вооружения у нас были крупнокалиберные пулеметы и гранатометы. У нас была бомба с небольшим замедлителем и ручками. Мы держали ее на палубе спрятанной под брезентом и в полной боевой готовности. Идея заключалась в прочесывании района, где мы слышали их переговоры. Один раз подводная лодка всплыла на поверхность, и нам отдали приказ приблизиться. Затем Патче со своим напарником зарядили бомбу, взяли ее за ручки, и, когда мы приблизились к боевой рубке, мы решили расчистить палубу с помощью пулеметов, пока наши игроки в пелот бросали бомбу на край боевой рубки. Взрывом разнесло водонепроницаемый люк, а может, она рванула прямо в перископном отсеке. Но тем не менее, лодка не затонула. Ты бы знал… все ее шифровальные блокноты, вооружение и плененный экипаж, все это можно использовать везде против нацистского флота.

– Но никакого общения не было?

– Никто не приблизился. Мы прошли довольно близко. Мы слышали их речь в Кэй-Сале по всему городу. Я вспоминаю много немцев, которые говорили на сленге даже между собой. Одну подводную лодку, которую мы засекли, разбомбили с самолета.

– Как долго ты этим занимался? Марта, наверно, переживала?

Эрнест на мгновение задумался.

– Она была занята работой корреспондента. Однажды мы вышли в море на девяносто дней и иногда заходили в Нуевитас за продуктами. А твоя старая лодка еще на ходу. Я видел ее. В другой раз мы провели в море сто три дня. Вот так я заработал рак кожи. Слишком сильно загорал в одних и тех же местах. Врач посоветовал мне не бриться несколько недель. Так я отрастил бороду, но мне она нравится. Давай-ка еще выпьем.

Я сидел и слушал завороженный. Мы поговорили о том, чем занимаются наши дети, когда их последний раз видели и где они сейчас. Затем мы перешли к родственникам и их здоровью, выпили еще виски и начали вспоминать друзей и их дела. Наконец я понял, что он готов вернуться к основной теме.

– Что бы ты сделал, если бы попал в плен? – спросил я.

– Это тонкий момент. Я много думал над этим, – ответил он, – и в конце концов набросал каперское свидетельство, как в старые добрые времена. Сейчас оно у меня дома. В составе команды были люди разных национальностей, но все действовали в интересах нации на законном основании. Таким образом, мы обладали некоторым статусом и надеялись, что нас не расстреляют, если вдруг удача отвернется от нас.

Перед тем как мы расстались, Эрнест взял с меня обещание прийти в отель на следующий день, как только я буду свободен. Утром он собирался встретиться с какими-то людьми, у него было много поручений, и я мог ему помочь с этим. Он предложил нам вместе прогуляться. Он собирался приобрести план города. Я был удивлен тем, что он никогда раньше не бывал в Англии.

На следующий день Эрнест был полон энергии.

– Все утро занимался проверкой документов и обдумыванием статьи вместе с Биллом Кортни и Джо Дирингом, – сказал он, – черт возьми, я хочу, чтобы Марта наконец откликнулась. Она где-то в Италии. Вчера я послал ей радиограмму. Никакого ответа. Пойдем-ка прогуляемся. Покажешь мне, где тут что, но только не превращай это в путешествие Кука.

Мы направились мимо Гайд-парка, затем прошли ко дворцу по Пэл-Мэл, миновали Пикадилли, а затем Бонд-стрит. Наш разговор не прекращался ни на минуту.

– Вот черт! – время от времени восхищенно восклицал Эрнест. – Это богатая страна. Посмотри туда, Барон! Даже после сильных бомбардировок эти строения сохранились, а также клубы и дома. Такой великолепный стиль! Давай обойдем вокруг «Хардис». Я хочу взглянуть на место, откуда я покупал рыболовные принадлежности все эти годы.

Мы гуляли до вечера. В отеле нас ждало сообщение от Капы, и вечером Эрнеста не было.

Я встретился с Капой на следующий день.

– У Папы проблемы, – усмехнулся он, – эта чертова борода распугала всех девчонок.

– У меня есть идея, – сказал я, вспомнив былые дни в Чикаго, – познакомь его с Мэри Уэлш. На днях я видел, как она разговаривала с Биллом Уолтоном. Он знает, где ее можно найти.

– Ха-ха, – рассмеялся Роберт, – я могу найти кого угодно.

Через несколько дней Эрнест вновь чувствовал себя замечательно и жизнь снова казалась ему прекрасной.

– Приходи сегодня вечером. Сегодня вечеринка в честь Папы, – сообщил мне Капа через несколько дней после приезда Эрнеста.

В те времена все было крайне неопределенно. Только высшие офицерские чины знали, насколько близок день высадки союзных войск на Атлантическое побережье Европы. Один из них был выслан назад в Соединенные Штаты за свою болтливость. Лондон гудел как улей от неистовой, а чаще всего бестолковой активности. Корреспонденты или офицеры часто устраивали вечеринки, на которых самым популярным развлечением было приударить за хорошенькими девушками. Каждый что-то знал о других людях. Потому что журналистика очень хитроумная и коварная профессия. И те, кто занимался ею хотя бы несколько лет, становились опытными наблюдателями, разбирающимися в источниках информации, мельчайших намеках и способными писать интуитивно. От предстоящего наступления зависело все. Оно или завершило бы войну в Европе, или стало бы одним из самых больших в истории поражений, как говорили наблюдатели.

Квартира Роберта Капы в тот вечер была пропитана атмосферой серьезности, которая быстро улетучилась из-за многообразия спиртных напитков. Капа был мастером что-то организовывать, воровать и незаконно присваивать. В этом городе, полном запретов и ограничений, он наладил поставку замечательного спиртного из различных офицерских столовых города и окрестностей.

Здесь пошло обсуждение различных официальных заявлений, свежих анекдотов и творческих намерений.

Эрнест был с этим знаком еще несколько лет назад, пройдя через лишения, ужасы и нервное напряжение Первой мировой войны и событий в Испании.

– Пойдем-ка на кухню, Барон. Немного побоксируем или поговорим о былых временах, а может, поищем Роберта или еще кого-нибудь.

Мы пошли друг за другом, наполнили по новой наши стаканы и повели разговор о друзьях в Вашингтоне, Нью-Йорке, Ки-Уэст и о том, чем они занимаются.

– Вспомни тот случай, когда ты перевозил одну прекрасную пару на Кубу на своей лодке, и еще одну, и какой разнос я тебе устроил. Какого черта ты мне не сказал, что у девушки был перелом черепа? Почему ты мне это не сказал?

– У меня не было возможности, – ответил я.

Все это мы уже обсуждали давным-давно. Он пришел в ярость, когда обнаружил то, что я привел незнакомцев в его дом. Когда же он наконец сделал паузу, чтобы перевести дыхание, и у меня появилась возможность объяснить экстренность всего этого, он уже был зол на себя за то, что наорал на меня. Я терпеть не мог вспоминать этот случай.

– Вот черт, – произнес он с грустной ухмылкой, – у тебя был тот же самый вид, когда я устроил тебе выволочку за стрельбу по цесарке. Я просто не знаю, что с тобой делать, братишка.

Я быстро сменил тему разговора:

– Ты помнишь, в каком шоке пребывал тот офицер, когда ты сказал ему, что организовал школу снайперов в Мадриде?

– О, ну конечно!

– А еще помнишь, как ты одурачил тех навязчивых офицеров дорожной заставы, рассказав им о своей «триумфальной» поездке домой на заднем сиденье после охоты на голубей?

Эрнест разразился хохотом и шлепнул меня по плечу:

– А помнишь того парня из тайной полиции, который не хотел бросать ружье, и тогда я сказал, что сам отниму его? Его фраза была «попробуй», что, собственно, я и сделал.

– Конечно помню, – ответил я. – А ты помнишь тех двоих яхтсменов, которые одной ночью пришли в бар «Флоридита» и разбили стаканы о мою голову. Они хотели убедиться, Хемингуэй я или нет, имея в виду конечно же тебя.

– Да, да! Я узнал об этом от портье на следующий день и о том, какую взбучку ты им устроил.

Мы по нескольку раз прокручивали в разговоре те воспоминания и поистине фантастические события тех времен.

Постепенно гости стали расходиться. Было уже далеко за полночь.

– Хорошая вещь – алкоголь! – сказал Эрнест. – Он подавляет в тебе чувство времени. Если б ты мог убрать из жизни тяжелые моменты, она была бы очень счастливой… Давай-ка немного побоксируем. Нам нужно поразмяться.

Мы поставили наши бокалы и немного размялись, отрабатывая удары в грудь и подбадривая друг друга. Даже позволяли тем, кто приходил посмотреть на нас, колотить нас по животам. Удивительно, как умело нужно обороняться, когда нижние мышцы живота находятся в максимальном напряжении. И готов поспорить, ни один незнакомый человек не ударит тебя так сильно, как ты сам можешь это сделать.

Девушку Капы звали Пинки. Она была бельгийкой и покинула свою страну. Она была веснушчатой, обаятельной и очаровательной хозяйкой.

– У меня есть все основания называть ее Пинки, – сказал Роберт, – у нее вкус как у земляники. Говорю совершенно честно. Ты сам поцелуй ее, и убедишься в этом.

Он был абсолютно прав.

– Мисс Пинки, доченька, – пропел Эрнест, – ты просто сокровище. Ты та самая, кого мы искали. Ты то, что нельзя описать словами.

Пинки стояла ошеломленная. Ее щеки залил румянец смущения.

– А теперь слушай, – произнес Капа, – это моя девушка. Не вгоняй ее в краску. Найди себе свою подругу.

Мы еще немного побоксировали. С нами на кухне находился квалифицированный доктор. Его звали Питер, и он вызывал у Эрнеста чувство симпатии. Ему не терпелось поговорить еще о прошлых временах и о том, как все тогда обстояло.

– Все было легко и складывалось удачно, – резюмировал он, – легко, потому что тогда все шло как надо. Жаль, что все это теперь далеко и мы не сможем туда больше вернуться.

Время шло к утру. Мы быстро навели порядок и направились к выходу, пожелав на прощание спокойной ночи. Вскоре мы оказались на улице в туманной ночи. Питер со своей девушкой и Эрнест свернули за угол.

– Я довезу тебя до отеля, – сказал Питер Эрнесту, – в такое время невозможно поймать такси даже генералу.

Я сказал слова прощания, прозвучавшие слишком громко в столь ранний час. Я услышал слабый звук автомобильного двигателя, когда направлялся к месту своего жительства неподалеку. Наступало туманное утро.

Я проспал менее трех часов, когда зазвонил телефон. Вскочив с кровати, едва одевшись и не побрившись, я выскочил из своей квартиры и через десять минут был у дома рядом с воронкой от разорвавшейся бомбы на Найтсбридж. Свежий утренний воздух окончательно протрезвил меня, и через двадцать минут ходьбы я уже был около отеля Эрнеста. Я позвонил. По телефону в номере никто не ответил. Я поднялся наверх. Когда я вошел в холл его номера с бледно-зелеными стенами, стояла абсолютная тишина. Ему нравилось, когда люди искали его. Я постучал в дверь. Ответа не последовало. Я толкнул дверь, и она открылась. Но даже кровать была заправлена. Это было подобно рассказу Голдилокса, только никого не было дома и никто не мог здесь находиться уже длительное время. Когда я выходил, в холл вошел Капа.

– С Папой произошло несчастье, как только он ушел этим утром. Где ты был?

– Я пожелал всем доброй ночи и отправился спать. Где Папа? Он серьезно ранен?

– Ничего серьезного, просто порез. Сейчас он в госпитале недалеко отсюда. Мне только что позвонили, и я пришел посмотреть, есть ли кто здесь. Пойдем навестим его.

Мы пошли быстрым шагом. В госпитале на Найтсбридж, мимо которого я только что проходил, дежурила ночная смена. Дневной персонал еще не подошел. В дверях не было охраны, и не нужно было получать разрешение, чтобы войти. Только в регистратуре сидел заспанный администратор. Мы направились наверх к палате Эрнеста. Кожа на макушке его головы была рассечена, виднелась зияющая рана. Повязка ореолом окружала его голову чуть пониже ее. Пониже повязки сияли два зорких и очень внимательных глаза.

– Привет, Барон! Ты пропустил прекрасную поездку по Лондону. Еще не читал газеты?

– Что произошло?

– Врезались в бак с водой как раз в конце квартала. У Питера серьезно пострадали ноги. Его девушка вся в порезах. Мне повезло больше. Нас всех прооперируют, как только придут врачи. Меня надо бы заштопать. Так ты читал газеты?

– Нет… а что?

– Приходил какой-то репортер, значит, будет и статья. Я хочу посмотреть, что появится в прессе. Эти проклятые…

Он был похож на большого медведя, из головы которого только что вытащили топор мясника. Да, он был серьезно ранен. Но он просто бушевал от ярости, и ничто не могло остановить его в таком состоянии. Печально, но факт, произошел несчастный случай. Эрнеста неожиданно выбросило с заднего сиденья на ветровое стекло автомобиля. Он понимал, что в такое решающее время он должен будет находиться в постели, и это страшно бесило его.

– …Все-таки, Барон, ты не принесешь мне газеты? Не беспокойся обо мне. Я выберусь отсюда как можно скорее и буду в гостиничной постели. Но ты всеми правдами и неправдами попробуй заполучить увольнительную в своей организации, если сможешь, конечно. Такая чертова куча дел, и мне необходим надежный помощник.

Чуть позже, в тот же день, исполнительный офицер нашего фильма дал мне обещание. Джок Лоренс из Голливуда был офицером по связям с общественностью. Он перевел меня на независимую службу, так что я мог быть ординарцем Эрнеста, пока он не поправится. Джок Лоренс был внимательным к людям, а также великодушным и полезным всем, кто занимался здесь подготовкой новостей для прессы.

В то утро в Лондоне никто не мог представить себе, что будет напечатано в дневных новостях. В британском официальном заявлении сообщалось, что Эрнест Хемингуэй был убит в Лондоне при загадочных обстоятельствах. При всей военной цензуре того времени, работающей на полную мощность, ошибку, которую можно было исправить в течение минуты в мирное время, в мае 1944 года исправляли весь день. А пока сотрудники главных газет повсеместно готовили соболезнования, что было впервые за всю жизнь Эрнеста. Главные телеграфные агентства потратили некоторое время, чтобы привести в порядок сообщение. Пока это делалось, люди в отдаленных местах скорбели о потере великого оратора, который любил думать о себе самом как о неудачнике.

В Италии газета «Старс энд страйпс» напечатала статью о трагической гибели Эрнеста в ночном Лондоне. Бамби как раз служил там в качестве лейтенанта военной полиции. Как только он прочитал новости, так сразу ударился в жуткое пьянство.

На Среднем Западе наша мать узнала об этом, была шокирована, но не поверила.

– Мое сердце ничего не сказало мне прошлой ночью, значит, все это неправда, я уверена в этом. У меня есть такая способность предчувствовать, ты знаешь об этом, – сказала она мне после войны.

Мать спокойно и настойчиво утверждала своим сторонникам, что это не могло случиться. Затем пришло опровержение, подтверждающее то, что Эрнест получил только ранение головы и чувствует себя хорошо, хотя и госпитализирован.

Следующие несколько дней прошли в сплошной суматохе. Марта вернулась со Средиземноморья. Ситуация требовала полной дипломатии. Зашитая рана на голове Эрнеста чертовски болела, но он не желал обращать на это внимание. Когда Марта пришла навестить его, весь разговор пошел относительно здоровья Эрнеста. После этого последовали распоряжения доставить сообщения. Я был в роли посыльного. Мне было не по себе находиться при них, потому что я испытывал определенное чувство уважения к каждому и не мог слушать о том, что приносило лишь терзание.

При первой же возможности Эрнест покинул госпиталь и переехал в отель «Дорчестер». Он был ворчливым, как медведь с ранами на лапах. И хотя его предупреждали воздержаться от спиртного, через пять дней после аварии он налил себе виски и громко выражал свое недовольство, когда обслуга отеля была слишком медлительной или я очень долго выполнял его поручения. Он постоянно читал газеты, не придавая особого значения хитросплетению новостей.

Прошла всего неделя после катастрофы, но, когда я зашел утром в номер Эрнеста, он был одет и делал физические упражнения.

– Как твоя голова?

– Все в порядке, братишка. Я просто весь пульсирую. Ты можешь прослушать мой пульс прямо с того места, где стоишь… Пойдем-ка прогуляемся.

Никто на этом свете не мог отговорить Эрнеста от какой-либо его затеи. Он либо пытался осуществить намеченное, либо сам отказывался от этого. Именно так, через друзей, он несколько раз добился разрешения вылететь на бомбардировщике «москито» для уничтожения «возможных целей» в оккупированной Франции.

Свой первый полет он совершил лишь спустя десять дней после аварии. Когда он сказал мне, что необходимо для этого подготовить, я, как младший брат, пытался сделать все возможное, чтобы угомонить его. Я пытался убедить его в том, что резкие перепады высоты могут вызвать кровотечение, и, как сын врача, он должен подождать, пока не снимут швы.

– Не заостряй на этом внимание, Барон!

– Ты слишком ответственный, но сейчас следует подождать.

– Но не тогда, когда есть такая возможность. У этих ребят бывают такие приключения! Ты ведь знаешь меня, братишка, я вернусь.

Затем он вышел в холл. Он сказал, что хочет попросить у служанки маленький сувенир, чтобы удача сопутствовала ему. Через некоторое время Эрнест возвратился с пробкой от шампанского.

На следующий день Эрнест просто ликовал:

– Это было превосходно, Барон! На обратном пути я чувствовал себя ужасно.

Он осмотрел с воздуха большую территорию страны, участвовал в непродолжительном бое, и при этом самолет не получил повреждений, не был сбит, не загорелся и его не заставили приземлиться истребители-перехватчики противника. Самое главное, его рана не кровоточила. Ему просто фантастически повезло. У него были свои убеждения, и он называл это реакцией на везение. Любой здравомыслящий человек остался бы в постели, вслушиваясь в свой артериальный пульс, пока лед таял у него на лбу. Я понял, что Эрнест нашел сильнодействующее лекарство для своей печали. Устремив взгляд в окно, он произнес тихим печальным голосом:

– Она лишь дважды меня навестила, пока я тут лежал и истекал кровью. Как женщина может так поступить…

После этого, кто бы ни спрашивал насчет Марты, Эрнест кратко объяснял:

– Сейчас она здесь. Но это не ее территория для работы. Ее направили на Средиземноморский театр военных действий. Это настоящий спектакль. Там, я подразумеваю.

Когда речь шла о делах, каждый из них старался скрыть свои личные чувства. Каждый из них, независимо от личных проблем, был способен готовить газетный материал на профессиональном уровне. Все же Марта была вынуждена уважать Эрнеста как шефа отдела новостей и официальное лицо, утверждающее и погашающее статьи ее расходов.

– Он еще хуже, чем правительство, – сказала мне как-то Марта, резюмируя свое отношение к Эрнесту. – Я пыталась поговорить с ним, Барон, но он не захотел меня понять. Пожалуйста, может, ты мне как-то сможешь помочь?

Эрнест в это время был занят разговором в соседней комнате. Я ждал и, когда он освободился, высказал то, что нужно было высказать. Эрнест был невозмутим. Он знал, какое положение занимает он сам, где находятся другие, и, как говорят борцы, не имел никакого желания менять позицию.

Через несколько дней дела завертелись.

– Сходи в фирму по снабжению и притащи мне следующее оборудование, Барон. Вот список.

Эрнест уже думал о чем-то другом, пока я читал листок. В нем перечислялись солдатский ремень, фляга, рюкзак, шлем и подшлемник, шерстяная шапочка, корреспондентская сумка, аптечка, противогаз, пластиковая накидка на случай газовой атаки и другие вещи.

– Послушай, Стайн, – сказал я, – тебе все это нужно прямо сейчас?

Он кивнул:

– В этой фирме по снабжению сейчас куча народу. Я был там сегодня утром. Они могут доставить снаряжение куда угодно, и в дальнейшем я всегда смогу что-то заменить. Мне будет присвоен личный номер.

Так Эрнест прошел Вторую мировую войну с надписью «Хемингуэй 10601462» на обороте каждой вещи.

За несколько недель до начала высадки войск была развернута странная для опытных обозревателей в области общественных отношений кампания. По всему Лондону корреспонденты стали объектом всевозможных шуток и розыгрышей. Молодые офицеры по связям с общественностью говорили им, почему они должны примкнуть к такому-то и такому-то подразделению во время вторжения. Гражданские люди просто сгорали от любопытства, а каждое подразделение было осведомлено о событиях в родном городе.

Эрнест был вхож в некоторые из таких подразделений. Одно из них, которое ему больше всего нравилось из-за его лидеров, было 4-й пехотной дивизией. Ею командовал генерал-майор Рэймонд Бартон, интеллигент с Юга с пышными усами. Он любил своих людей и принципиально относился к своим обязанностям, какими бы они ни были. Он делал из полных болванов настоящих джентльменов и стрелков из землекопов. Одним из трех бригадных генералов 4-й дивизии был Теодор Рузвельт-младший, человек ума и действия. До этого он был редактором в Нью-Иор-ке. По своей сути человек мужественный, стойкий и способный, он только что участвовал в Северо-Африканской кампании, а его послужной список был мечтой многих офицеров. Адъютантом генерала Рузвельта был капитан Маркус Стивенсон, сын будущего губернатора Техаса. Стиви знал, что Эрнест именно тот военный корреспондент, какой ему нужен. К тому же его уважают солдаты в дивизии. Стиви набросал план, претворил его в жизнь и завоевал расположение и доверие Эрнеста, и тот готов был следовать вместе с дивизией куда угодно.

Стремительное движение началось в первые выходные июня. Было много разговоров, но все они мало что значили. Эрнест отправился на побережье, где собирался взойти на борт атакующего транспортного судна «Доротея Фокс». Мой путь вместе с другой дивизией лежал в Шотландию. Там нас ждал крейсер «Сауфхамптон». Вместе с сотнями тысяч других солдат объединенных сил мы пересекли Ла-Манш вечером 5 июня.

Дня начала высадки десанта ждали все. Когда началось величайшее событие на земле, мало кто мог оставаться пассивным наблюдателем. Эрнест был на борту штурмового судна. Он сошел на берег под ураганным огнем прямо на противотанковые заграждения Фокс-Грин-Бич. Позади с северо-востока американский крейсер «Техас» давал залп за залпом, прикрывая выход сил на сушу. Каждый залп сопровождался ослепительно белой вспышкой. Шестнадцатидюймовые орудия «Техаса» поразили много целей на Шербурском полуострове. С расстояния я наблюдал за происходящим.

Позже Эрнест поделился со мной своими впечатлениями:

– Крейсер был просто огромным. Приятно было сознавать, что этот корабль поддерживает нас всей своей огневой мощью. С ним постоянно держали связь и иногда просили стрелять чуть ближе, настолько, что даже могли зацепить и наших.

Я задал ему вопрос о вражеских самолетах.

– Об этом можно даже и не упоминать. Насколько мне позволяло зрение – везде были наши корабли. Высадка на берег прошла без затруднений. Но как только мы ступили на берег, немцы начали артобстрел. Целый взвод наших парней распластался на песке, думая, что это огонь прикрытия. Они лежали, а тяжелые снаряды свистели над головой. Казалось, что они не понимают, что они под прицелом, и с каждой минутой снаряды ложились все ближе, пока они оставались без движения. Рядом со мной был один лейтенант. Я сказал ему, что если продолжать лежать, то через минуту нас разнесут в клочья. Он лишь мотнул головой. Я отругал его последними словами, треснул по голове, а сам устремился вперед. Он со своими людьми последовал за мной. А те, кто остался лежать на песке, уже больше никогда не встанут.

Я рассказал ему о своих впечатлениях, а затем спросил:

– А как там Марта поживает?

– Она сделала все возможное, чтобы участвовать в высадке, – ответил Эрнест с полным уважением к ней, – она пришла сюда на плавучем госпитале. Ей не позволили сойти на берег, потому что у нее не было аккредитации в этом районе. Чертовское невезение. А как там Шоу? Он был с тобой?

– Ирвин? Нет. Он собирался вместе с командос на какую-то очень секретную операцию. Но потом ее отменили. Ему из-за этого не пришлось увидеть то, чему мы были очевидцами.

– Какая неудача! – Эрнест ухмыльнулся. – Но его не стоит недооценивать. Он парень шустрый.

Несколько британских репортеров, узнав о возвращении Эрнеста, пришли к нему на встречу. Вопросы сыпались один за другим. Я перепечатывал сообщение, которое Эрнест хотел отослать по радио. Мне нужно было продолжать работать, независимо от спиртного, смеха и интересного разговора. Тогда люди, умеющие печатать на машинке, не отвлекаясь ни на что, пользовались спросом. Имея брата в офицерском звании, я был самым счастливым и занятым человеком в армии. Я знал, что то, чем я занимаюсь, сравнимо по удовольствию с нарядом на кухню. Это тянулось уже слишком долго.

– Поди-ка сюда, Барон! – позвал Эрнест. – Я восхищен твоим умением сосредоточиться, но я хочу, чтобы ты познакомился с этими господами из лондонской прессы. Друзья, это мой младший брат Лестер! Он все время ковыряется с делами немного больше, чем на это требуется времени.

Послышался одобрительный смех. Я наполнил фужеры и принес еще содовой.

– Вот ведь черт! Моя голова до сих пор болит! – произнес Эрнест. – Самое лучшее лекарство для любой раны – это хорошая крепкая выпивка… Прими это во внимание, Барон. Будущие историки когда-нибудь поймут, что алкоголь был самой главной движущей силой в любой известной человеку войне.

За это подняли фужеры и чокнулись.

– А твоя семья знает, что ты вернулся невредимым с берегового плацдарма? – поинтересовался один из репортеров.

– Напиши-ка нашей матери, Барон, – распорядился Эрнест вместо ответа, – сообщи, что у нас все в порядке и мы весело проводим время, как мы это обычно и делаем. – Он подмигнул собравшимся: – Господа! Мне еще многое предстоит сделать и быть готовым вновь вернуться туда, где самое пекло боя.

На той неделе первые самолеты-снаряды обрушились на Лондон. Их цели были непредсказуемыми и бессмысленными. Один из них упал на пустой участок земли на окраине города. Второй шлепнулся в Темзу. Третий обрушился на небольшой отель или казармы, разбросав обломки здания и людей на многие метры вокруг. В течение нескольких дней информация о летающих бомбах держалась в секрете. В конце концов о них стали говорить как о «беспилотных самолетах». Доказательства их разрушительной силы были настолько очевидными, что даже самые скептически настроенные граждане поверили в изобретение Гитлером супероружия. Периодически в спокойном воздухе возникал стремительно нарастающий гул. После того как переставал работать ракетный двигатель, практически все задерживали дыхание и прислушивались. Грохот взрыва, даже поблизости, приносил облегчение. Если вас не поднимало в воздух, значит, беда обошла стороной.

– Никогда не знаешь, когда прилетит следующий, – говорил Эрнест Ире Уолферт. – Сейчас гораздо спокойнее спать на нормандском плацдарме, нежели где-нибудь в Лондоне.

Корреспонденты, планировавшие остаться в Лондоне, где был доступен телеграф и информационные источники, теперь собирались пересечь Ла-Манш, где сражение против вермахта с каждым днем шло все успешнее.

У Эрнеста появилась еще одна возможность совершить боевой вылет, и он конечно же воспользовался ею. Он полетел на бомбардировщике «Митчел Б-25» на уничтожение новых пусковых площадок для самолетов-снарядов. Он был вместе с командиром эскадрильи Линном, и им удалось успешно поразить несколько целей, чудом избежав смерти от зенитной артиллерии фашистов.

Эрнесту не терпелось поработать на европейской части континента. Все остальные сотрудники «Кольерс» были там, освещая в репортажах отдельные военные операции. Он лично хотел делать репортажи о действиях сухопутных войск.

Мое снаряжение для съемки фильма пришло во Францию только спустя две недели. Самолеты-снаряды разрушили порт Саутгемптона, из которого мы отправлялись. Они падали каждые полчаса, или даже чаще, а северозападный ветер повредил сооружения запасного порта на французском побережье. Когда мы снова ступили на берег, это было подобно экскурсии. Везде шли дороги с указателями, а впереди все было усеяно останками передовых частей.

Потребовалось несколько часов для снятия водонепроницаемой защиты с автомобилей. Еще больше времени ушло на поиск штаб-квартир. Все же мы добрались до места нашей аккредитации рядом с собором Святой Марии-Иглесии в Нормандии. Когда вещи были распакованы, мы начали исследовать освобожденную территорию и регистрироваться в штаб-квартире «Аллайд пресс». Только что прибыла еще одна группа корреспондентов. Среди них был Эрнест.

– Привет, Барон! О чем ты пишешь на этот раз?

– Пусковые площадки для самолетов-снарядов, места приземления планеров, применение поврежденных планеров противником, погребение мертвых… Ты это прекрасно знаешь. Ну а как дела у тебя?

– Много было самолетов-снарядов. Но если ты находишься в удачном месте, то зачем беспокоиться? А ты не хотел бы поговорить с боевыми пилотами?

Была замечательная возможность узнать о другой стороне войны. Эрнест настоятельно рекомендовал мне прийти на брифинг на следующий день. Он собирался достать какой-нибудь автомобиль. Когда я пришел, то вручил ему кусок закамуфлированного зелено-коричневого шелкового парашюта. Мы пришли к выводу, что эта материя, обернутая вокруг шеи, хорошо предохраняет от пыли нормандских дорог.

Эрнест показал пальцем на парашютный лоскут.

– Бедный парень, – сказал он. – Я надеюсь, что они прикончили его, а может, ему удалось удрать.

– Думаю, что удалось. Здесь неподалеку есть еще несколько штук, и фермеры их пока не обнаружили. Они находятся за минным полем. Я ходил туда с большой осторожностью.

– Замечательно! Должно быть, он все-таки ушел. Давай-ка сходим туда завтра?

Мне удалось побывать в пресс-центре лишь через два дня. Эрнест собирался в дорогу.

– Прыгай ко мне, братишка! Военачальник в этом районе мой друг. Он приходится братом Чарли Уэртенбейкеру, так что, ради бога, веди себя прилично. Запомни, воздушные силы не имеют ничего общего с этими чертовыми связистами. – Эрнест рассмеялся, чтобы сгладить свою колкость.

На аэродроме регулярно взлетали и садились бомбардировщики. Взлетная полоса находилась от меня не дальше мили, а наш командир предупредил, что любые подобные визиты сюда запрещены. Так что за все время нашего пребывания в Нормандии мало что приходилось делать легально.

Полковник Уэртенбейкер был высоким, добродушным летчиком, у которого было трудное задание по морским и наземным бомбардировкам в светлое время суток. Он питался, когда представлялась возможность, и заодно пригласил нас. Столы были покрыты чистыми скатертями, а пища была превосходной.

– Сэр, в воздушных силах всегда такая жизнь?

– О да! Дела идут лучше, когда нас не перебрасывают с места на место. До линии фронта отсюда всего три мили, и мы можем сменить базирование. Но если нам придется эвакуироваться, это будет происходить в спешке. Недавно у нас был такой случай.

– Генерал, а вы лично контролируете дневные операции с воздуха? – задал вопрос Эрнест.

– Естественно. А вы не желаете составить мне как-нибудь компанию?

Так Эрнест договорился о совместном вылете на следующее утро. У него была возможность посмотреть на все своими глазами с борта двухместного «тандерболта». Полученные впечатления вылились в отличную журнальную статью. Позже я спросил его, почему он обращался к нему как к генералу, хотя он носил погоны полковника.

– Всегда называй полковника генералом. Он к этому стремится, и он будет хорошо относиться к тебе за то, что ты читаешь его мысли. Когда ты поймешь это, то узнаешь еще кое-что о войне.

Сражения на границах Нормандии все еще продолжались, хотя 4-я дивизия давно очистила от фашистов полуостров Котентин. Враг очень эффективно оборонял береговой плацдарм. Эрнест продолжал внимательно наблюдать за успехами дивизии, но ему хотелось знать еще больше о военных событиях до решающего наступления. А оно, по словам опытных наблюдателей, было не за горами.

На освобожденной территории бурно отпраздновали День взятия Бастилии – первый французский праздник после высадки объединенных сил. Уже тогда французы были уверены в том, что никакая контратака нацистов не вытеснит силы альянса в море и они продолжат наступление после четырех долгих лет оккупации. Часть нашей съемочной группы делала фильм о празднике американских генералов. Я сам снимал на пленку открытие собора в Шербуре. Под моросящим дождем, а потом под палящим солнцем мы отсняли отличный материал о прибытии архиепископа в собор под звон колоколов и приветственный шум толпы.

Когда большая часть фильма в тот день была отснята, к нам подошел один джентльмен из отдела информации и начал рассматривать нашу экипировку. На нем была офицерская униформа, но без знаков различия. Он не представился и не спросил наших имен. Просто, стараясь произвести на нас впечатление, он мощно напирал на то, что войну выигрывают только благодаря ему и его воинскому подразделению.

– При отсутствии информации американцы не стали бы прилагать усилия в военных действиях. Мы дали им такую возможность, и они проглотили ее. Вам следует ознакомиться с отзывами о материале, который мы собираем.

Кто-то хихикнул.

– Вы, вероятно, давно занимаетесь этим и внесли большой вклад в развитие? – спросил один из нас совершенно невозмутимо.

– О да! Я работаю с 1942 года, когда это все начиналось. Вы знаете, что требовались такие парни, как мы, с опытом работы в иностранных государствах. Такие мерзкие беженцы, как Хемингуэй и остальные, слишком заняты просиживанием задниц на Карибских островах или в Голливуде, вместо того чтобы сейчас приехать во Францию. Они бы пригодились нам… Эй, ребята, ну-ка прочь отсюда! – Он прикрикнул на детей, которые играли в прыгалки шнуром для звукозаписи.

Шнур оказался нашим. Человек говорил по-английски неестественно, его французский был безошибочен, но с отвратительным акцентом.

Ирвин Шоу задал вопрос:

– Как вы думаете, в чем проблема у этих беспутных беженцев?

– Их проблема в беспутстве. Они просто деградируют. Они покинули свою страну и эту страну, которая дала им столько всего, когда каждый должен бороться за освобождение Франции от нацистской оккупации.

– Вы очень осведомленный! – сказал кто-то из нас.

– Да, мне пришлось прожить здесь несколько лет. Так я приобрел свой жизненный опыт. А как у вас?

– Да мы только начинающие, – ответил Шоу. – Пойдем, Хемингуэй, скажем твоему брату, где нас, беспутных солдат, научили уму-разуму. Вероятно, нас и не ждали здесь ко дню высадки десанта.

Человек отвернулся. Его краснеющие уши торчали из-под изящной офицерской фуражки, как пара ярких треугольных парусов на шлюпке, идущей по ветру после проигранной гонки.

Следующие десять дней прошли в ожидании. Наши группы направили не туда, куда было нужно. Была и другая путаница, как и в любой кампании.

И вот наступил день, которого мы так все ждали. Вначале поползли слухи.

– Будет жуткая бомбардировка в одном районе к югу от нас. Она сметет все с лица земли, и пехота сможет пойти на прорыв. Затем двинется бронетехника, а следом, надеемся, и мы.

Я встретился с Эрнестом и узнал, что он собирается следовать вместе со своей дивизией, что бы ни случилось. Несколько недель назад скончался генерал Рузвельт во время операции по освобождению полуострова. Но Эрнест уважал генерала Бартона, и тот отвечал ему взаимностью.

Утро большой бомбардировки началось рано. На взлетной полосе летчики прогревали моторы своих самолетов. Много раз я наблюдал, как эти машины возвращались после захода солнца, как они уходили на задание. У меня даже появилась какая-то привязанность к этой технике.

– Все самолеты это просто механизмы, – сказал мне Эрнест, – но они оживают, когда ими управляет человек, подобно парусной лодке, находящейся во власти стихии.

Полеты в то утро напоминали миграцию большой стаи птиц. Они прилетали по девять, по двадцать семь в строгом боевом порядке. Их крылья сверкали на солнце, а от рева моторов под нашими ногами дрожала земля. После начала бомбардировки туго натянутый брезент над нашими головами завибрировал, хотя мы находились в нескольких милях от места нанесения удара. Самолеты прилетали группами. Они с ревом проносились мимо, сбрасывали бомбы, как будто выполняли какой-то ритуал, и растворялись вдалеке. Бомбардировка продолжалась почти до полудня. Чуть позже мы получили первые известия. Прорыв был успешным. Несколько слишком нервных летчиков сбросили свой смертоносный груз слишком рано, и в результате был убит генерал Макнаир и еще несколько солдат недалеко от линии бомбового удара. Но остальные пошли вперед, и бронетехника ждала своего часа нанести удар по нацистам.

На следующий день еще не было разрешения для фотографов и корреспондентов перемещаться в зоне боевых действий. Шоу каким-то образом удалось отправиться с патрулем вместе с двумя операторами. Когда он возвратился, Айван Моффет и я помогли ему расправиться с тремя принесенными им бутылками. Он был переполнен информацией, успел снять отличный фильм и сейчас нуждался в отдыхе. Затем пришло распоряжение о том, что все корреспонденты могут идти и снимать все, что угодно. Мы спешно собрали наше оборудование и сорвались с места. Наш следующий базовый лагерь находился в замке около Парижа.

Согласно теории, один может заметить то, что другой обязательно упустит. Поэтому наше подразделение разбили на более мелкие группы с операторами.

В трех милях от Сант-Ло нам на пути стали попадаться воронки от бомб. Мы бывали там раньше, когда там действовали только саперы и разведроты. Сейчас на протяжении добрых двух миль все было в следах от взрывов. Плодородная земля Нормандии выглядела как лунная поверхность при наблюдении через телескоп.

К югу от места наступления вдоль улиц городов, ранее оккупированных немцами, стояли наземные мины. Во время движения наших автомобилей некоторые из них взрывались. Должно быть, их взрыватели были с таймером, поскольку близлежащие здания стояли пустыми и разграбленными. Через несколько секунд после того, как мы проехали мимо одного места, прогремел взрыв. Три машины были повреждены и нескольких человек разорвало на куски, остальные бились в предсмертных муках. Мы уже ничем не могли им помочь. Засняв на кинопленку окрестности, мы продолжили движение. Впереди бронетехника преследовала отступающие нацистские силы.

Дальновидность и проницательность Эрнеста, примкнувшего к 4-й пехотной дивизии, отлично сочеталась с удачей и фактически командованием подразделением в разведывательном патруле. Его вело безошибочное внутреннее «чувство куропатки». Куропатка из тех птиц, подстрелить которых достаточно сложно. Кажется, что их интуиция предвидит события задолго до их свершения.

Эрнест был там, когда силы различных полков шли вперед по коридору, проложенному им авиацией. То подразделение, в котором находился он, преследовало отступающего врага. Он попал под сильную контратаку нацистских танков, которая могла уничтожить все подразделение на лесистой местности между Вильдье и Авраншес. Командующий 8-м корпусом генерал Коллинз по прозвищу Джо Молния похвалил весь состав 4-й дивизии за большой вклад в общее дело.

Тогда в непрерывном преследовании врага в районе Сент-Пуа Эрнест понял, что его дивизия имеет все шансы первой дойти и взять Париж.

– На моей карте всегда есть булавка для Эрни Хемингуэя, – отвечал генерал Бартон на вопросы корреспондентов о том, что происходит. – Эрни всегда на передовой, – объяснял генерал, а потом добавил, что он тот военный корреспондент, о котором можно только мечтать, чтобы он находился рядом с тобой или поблизости, когда войска захватывают территорию. Он постоянно ищет полезные для разведки сведения, как правило, находит их, а потом успешно передает командованию. Эта информация – как от профессионального разведчика, и она всегда точная. Что при этом еще можно желать?

Было несколько вещей, о которых тогда мечтал Эрнест. Все это из разряда удобств, которых не хватало, подобно сну, отдыху и горячей ванне. Эрнест на своем джипе познакомился с тремя молодыми солдатами из французской армии. Это были бывший кинооператор новостей Жан Декамп, Марсель и Ричард, самый молодой из них, проявивший завидный героизм, участвуя в Сопротивлении. Другой молодой человек, тоже по имени Ричард, присоединился к ним во время проезда через Сент-Пуа. Но позже он получил ранение и оставил компанию. Эти любители войны ехали за Эрнестом. За рулем был Рэд Пелки из северной части штата Нью-Йорк. Настоящее имя Рэда было Арчи, но он ненавидел его. При всем его мужестве, он был забавный парень.

За первую неделю августа Эрнест прошел со своей дивизией гораздо дальше, чем ожидал. Им пришлось отразить контратаку генерала фон Клюге, направившего на запад противотанковые дивизии. Все три полка участвовали в этой резне. Количество солдат в батальонах уменьшилось до двухсот человек. 12 августа контрнаступление было остановлено в районе Мортейна, и с этого момента нацисты были обращены в беспорядочное бегство.

4-я дивизия и французская 2-я бронетанковая дивизия были готовы идти на Париж. В этот момент Эрнест находился в городе Рамбуйе. Он остановился, ожидая подхода своих войск и с намерением изучить силы противника в этой местности.

– Жан и Ричард расспрашивали местное население, – неделю спустя рассказывал мне в Париже Эрнест, – Марсель занимался военнопленными. Рэд и я работали в штаб-квартире, расположенной в отеле «Гранд Винер». Там был просто изумительный винный погреб. Пришли местные жители и поведали нам много важного. Я опросил их всех и сделал пометки для себя. В наших руках находились крайне важные военные карты.

Все свои разведывательные действия Эрнест проводил с особой тщательностью.

– Пошли этих мужчин на велосипедах по всем пригородным дорогам. Я хочу, чтобы они лично проверили все участки лесов, – сказал Эрнест Жану, – нам необходимо узнать, где расположены вражеские танки, их численность, тип и, если возможно, найти склады с боеприпасами. Скажи им, что мне нужны исключительно точные сведения. И пусть не говорят мне о танках, пока сами не потрогают их руками.

Скоро Эрнест знал все подробности местной обстановки. Работа с этими молодыми борцами Сопротивления шла легко и непринужденно. Всю свою жизнь он возглавлял свое собственное движение сопротивления.

Когда они ехали одни, то распевали песенку:

Десятый дом по улице Гобелен,
Десятый дом по улице Гобелен,
Это там, где живет мой Бамби.

Этой песенке Эрнест обучил своего сына несколько лет назад в Париже на тот случай, если он потеряется.

Полковник Давид Брюс, командовавший объединенными силами в Северной Европе, неожиданно появился в Рамбуйе, когда велась разведка местности. У него с Эрнестом было много общих друзей, и они часто объединяли усилия в решении всевозможных проблем. Это была боевая операция, но без ее успешного проведения Брюс никогда бы не смог использовать Париж и сеть его коммуникаций для своих дальнейших достижений.

– Полковник был на должности командующего, – рассказывал мне Эрнест, – но он позволил мне завершить то, что я начал, потому что это приносило колоссальные результаты. На этих местных жителей можно было полностью полагаться. Они жили в постоянной опасности, зная, что в любой момент могут быть атакованы и уничтожены. Кроме того, я и для них старался многое делать, и я был просто тронут их доверием ко мне.

Потом он рассказал мне о дезертирах из вермахта, местных девушках и о непокорном пленном, которого они заставили чистить картошку на кухне отеля после того, как сняли с него штаны, чтобы не мог убежать. Он описал обед с начальником штаба генералом Леклерком и встречу с агентом разведки объединенных сил. Они рисовали схемы и имеющиеся у них военные карты.

Но генерал Леклерк был очень невысокого мнения о всех гражданских лицах, а корреспондентов относил к особой категории, которую, скорее всего, ценил еще ниже. Эрнесту категорически запретили сопровождать колонну Леклерка, которой по решению штаба объединенных сил было приказано освобождать Париж.

После этого Эрнест исчез. Никто не видел, как он ушел. Он словно растворился.

– Я до сих пор храню ту пробку от шампанского, которую мне подарила служанка в отеле «Дорчестер» перед тем, как я отправился в полет, – рассказывал мне потом Эрнест. – Ценность таких вещей нельзя выразить в деньгах. Они бесценны. Она сказала, что это принесет мне удачу, а кто сейчас перед тобой? Самый удачливый парень, которого я знаю! – Он рассмеялся.

Ведя машину на расстоянии нескольких кварталов, Эрнест с парнями из FFI на заднем сиденье ехал параллельно одной из колонн Леклерка почти до Версаля. Потом они колесили по сельским дорогам, когда вечером подразделения Леклерка были остановлены довольно серьезным сопротивлением противника.

25 августа город света гудел как улей. 4-я дивизия подошла быстро. Утром 8-й и 22-й полки форсировали Сену, а 12-й полк вышел на бульвар Орлеан. К полудню третий батальон достиг собора Парижской Богоматери.

Когда в ту пятницу на горизонте отчетливо показалась Эйфелева башня, на Эрнеста вновь нахлынули воспоминания.

– А вот и Панам, – задумчиво произнес он.

– Что ты сказал? – поинтересовался Рэд Пелки.

– Панам – так называют Париж те, кто очень сильно любит его.

Их джип скоро присоединился к частям 4-й дивизии, которые шли вперед, освобождая самый любимый город Эрнеста. Он встретился с Сильвией Бич и отметил, что она выглядит прекрасно. Затем он велел Рэду ехать на плас де ла Конкорд, а затем в отель «Ритц». Они вышли из машины, проверили оружие и прочесали подвалы отеля, прихватив двух пленных и обнаружив богатые запасы коньяка. Затем они осмотрели верхние этажи. Эрнест выбрал один из гостиничных номеров, расставил часовых, все осмотрел и вернулся назад, готовый к любым неожиданностям. А их было много. В основном они чувствовали себя превосходно. Царил беспорядок, приветствовали вновь прибывших, успокаивали толпу, хотевшую остричь многих местных девушек, путавшихся с нацистами. Ну и о выпивке тоже не забывали.

Я приехал в Париж только в воскресенье вечером вместе с первым после освобождения конвоем продовольствия для города. Подразделение Ирвина Шоу уже находилось там вместе с Капой и многими другими корреспондентами. Они разместились в отеле «Скриб». Как только выдалась возможность, я встретился с Эрнестом. Он был все еще взволнован.

– Наши друзья удачно добрались, Барон. Насколько я знаю, никого из сотрудников прессы не ранило. Фашисты по-прежнему драпают. Я буду в дивизии до ее возвращения домой. Здесь есть над чем поработать. Какая же все-таки неприятная работа – собирать информацию об оппозиции!

Потом он заговорил о работе разведчиков.

– Что случилось с Леклерком? – спросил я.

– Он страшный грубиян, – ответил Эрнест, – послал нас ко всем чертям. Но тем не менее, я прекрасно провел время с одним джентльменом, очень серьезным типом из штаба Леклерка. Он классный малый и имеет звание. Мы много говорили. Он осмотрел мою рану на голове и спросил, почему я до сих пор хожу в капитанах. При моем возрасте у меня должно быть достаточно жизненного опыта. Он полагал, что у его американских друзей более быстрое продвижение по служебной лестнице. «Мой друг, на то есть очень простая причина. Я не умею ни читать, ни писать», – ответил я. Ты бы видел его лицо в этот момент! Вначале он просто не поверил. Потом принял это за чистую монету. Потом он рассердился за этот обман. Вот такие дела. – Эрнеста затрясло от хохота. Затем он продолжил: – Но скажу тебе, Барон, по мнению генерала Бартона, я молодец. Ты знаешь, какое воодушевление это дает. – Он похлопал себя по сердцу и вдруг резко сменил тему: – А ты еще не видел катакомбы? Нет? Черт побери, у нас нет времени. Держу пари, там еще много фрицев дожидаются плена. Мы туда еще спустимся. Эти нацисты подобны кроликам, и, когда ты подходишь совсем близко, они замирают в ожидании. Эрнест вновь наполнил стаканы:

– Выпьем за город, который так не похож на остальные в этом мире.

Мы чокнулись и выпили. По телу стало разливаться тепло.

Когда пришел Капа, Эрнест расправлялся со второй бутылкой.

– Привет, Роберт! Безусловно, это лучшее место. Тебе понравилось в отеле «Скриб»? Ну, это не основательная причина! Здесь все поставлено так, как должно быть. Тут достаточно места, чтобы поразмяться. Погляди! – Он согнул локти и встал в старую бойцовскую стойку. – Мы принимаем всех. Мы извлечем этих пленных из погребов, где они потихоньку попивают, как большая мышь на жидкой диете… У тебя нет желания остаться здесь? – Последнюю фразу он произнес по-испански.

– Нет, благодарю тебя, – ответил Капа. – Рано или поздно они пойдут в атаку, к тому же мои финансы на исходе. Давай-ка вместе поужинаем сегодня?

На этом мы и договорились, проведя вечер в небольшом отеле.

Очень скоро улетучилась дружелюбность между представителями прессы. Корреспонденты снова пускали пыль в глаза – комплименты, похвальба и практически неприкрытое стремление взобраться на вершину. Эрнест отказался в этом участвовать, заявив, что это его не волнует. За последующие несколько дней я узнал обо всем этом и даже больше. Несколько корреспондентов прибыли с опозданием, после чего началась ссора.

– Как Хемингуэю удалось приехать сюда первым, когда нам пришлось ожидать?

С ревнивой завистью, свойственной конкурентам, они стали думать о том, какую гадость можно подсунуть Эрнесту. Скоро его информировали о том, что в отношении него будет проведено расследование на предмет соответствия статусу корреспондента. Он ощущал, что в один прекрасный момент его могут выслать отсюда.

Мэри Уэлш, очень элегантная и сдержанная, прибыла в Париж в числе первых. Несколько дней спустя приехала Марта. Мне вновь пришлось передавать записки между Мартой, остановившейся в маленьком отеле, и Эрнестом в «Ритце». Однажды на обратном пути я увидел господина из отдела информации Шербура. Он пристально посмотрел на меня, затем побледнел и быстро отвел взгляд.

Перепечатывая набело депеши для Марты и Эрнеста, бегая в поисках копировальной бумаги, свободного транспорта и просто выполняя поручения, я не имел свободного времени. Но мне нравилось выполнять работу для каждого из них. Тогда я еще продолжал трудиться на «Сигнал корп», и мое подразделение было лично отмечено президентом.

Мне особенно запомнилось одно из сообщений Марты. Я рассказал о нем Эрнесту, полагая, что он порадуется ее успехам. Он ведь всегда старался быть абсолютно честным во всем.

– Пусть лучше она выкинет его, – рявкнул Эрнест, – и надо же написать такую чушь! Кажется, она вообще не понимает, что происходит!

Вряд ли кто мог понять, что тень на репутации Эрнеста беспокоила его больше, чем все остальное.

Первая неделя освобождения Парижа была похожа на приключенческий фильм. По городу расползались невероятные слухи. В различных районах Парижа звучали случайные выстрелы. Сторонники немцев по-прежнему прицельно и с перерывами стреляли из господствующих над местностью зданий. Звуки выстрелов напоминали разрыв автомобильной шины.

Каждый вечер Эрнест, Мэри, Капа, Марсель Дуамель, Рэд Пелки и я ужинали в новом месте. Марсель, будучи переводчиком Эрнеста с французского, знал, где есть продовольствие. На второй вечер он повел нас в небольшой ресторан на рю де Сен, куда часто заходил Пабло Пикассо. Пабло и Эрнест увидели друг друга еще за двадцать футов.

– Паблито!

– Эрнесто!

Они бросились в объятия. Слезы потекли из глаз старых друзей. Затем было много разговоров под красное вино и мясо молодого барашка. На следующий день после полудня мы отправились туда, где жил Пабло. Он показал нам свои работы, провел по студии, и они с Эрнестом говорили быстро и непрерывно. У него было отличное место для работы.

– Этот коридор в мастерскую под углом тридцать градусов похож на палубу мчащегося по волнам судна, – сказал Эрнест.

– Да, когда я направляюсь работать, то мне приходится стремиться к своей цели, а иначе я соскользну назад, – рассмеялся Пикассо.

Он продемонстрировал нам руль от велосипеда, который он использовал в сюрреалистическом образе большого животного, и показал, как мы можем использовать другие предметы повседневного пользования в составлении великой композиции.

Когда Эрнест понял, что расследование по его профессиональной деятельности затянется на долгое время, он поехал догонять свою 4-ю дивизию. Он решил, что, если останется в части еще некоторое время, он многое сможет узнать об этой войне, а результат расследования уже не имел для него никакого значения.

Он примкнул к своей дивизии в Бельгии перед атакой «линии обороны Зигфрида» и стал очевидцем того, как 105-миллиметровые противотанковые орудия своей разрушительной мощью сносили входные двери бетонных укреплений.

– Эти жуткие орудия решили все, – потом рассказывал мне Эрнест. – Еще живые фашисты выходили, шатаясь. Они были в оцепенении, не способные видеть и слышать. От взрывной волны из их ушей и ноздрей текла кровь.

Через несколько недель Эрнест вернулся в Париж. Расследование по его делу по-прежнему затягивалось. Он снова занял свой номер в отеле «Ритц», и жизнь пошла своим чередом. Номер Мэри располагался прямо над ним, и «Ритц» превратился в общественное место с нескончаемым потоком посетителей. Однако в течение нескольких дней Эрнест снова потерял друзей в дивизии, особенно в 24-м полку во время военной операции. Он снова заторопился на фронт.

Художник Джон Гроут в это время тоже находился в Париже. Он хотел посмотреть фронт и избрал для этого 4-ю дивизию. Узнав, что Эрнест вернулся, он попросился в его подразделение. Но Эрнеста там не было. Гроуту пришлось пешком добираться до фермерского дома Эрнеста в районе Блиальфа.

– Это было замечательно – попасть в подразделение Эрнеста, – рассказывал Джон. – У него был большой дом на ферме, полностью забаррикадированный и укрепленный. В долине к востоку еще находился враг. В светлое время суток нам удавалось контролировать местность. Но ночью это была спорная территория. Разведывательные патрули каждую ночь прочесывали местность, и Эрнест был начеку. Он разработал план ведения огня из комнат и просчитал все другие моменты, которые могли произойти до утра. В ту ночь, когда я пришел к нему, у нас был обильный ужин, мы много смеялись и пили. В основном мы говорили о годах, проведенных в «Эсквайре», и о старых временах в Чикаго. Когда я решил лечь спать, он сказал: «Захвати-ка это все тоже в постель» – и дал мне столько гранат, сколько я с трудом мог унести. «Если кто-то подберется близко к дому, то приоткрой окно, выдерни чеку и брось одну из них. Я буду здесь внизу». Его совет принес мне только бессонницу в ту ночь.

Той осенью у Эрнеста было много возможностей узнать, что собой представляет жизнь. Он разъезжал по округе на трофейном мотоцикле вместе с Джоном Кимброу из спецслужб, занимаясь наблюдением и разведкой. Иногда они натыкались на приличные количества коньяка и шнапса, пока разыскивали нелегальное оружие и спрятавшихся солдат вермахта.

В следующем месяце ему пришлось возвратиться в Париж, чтобы узнать, как идет расследование его дела. В этой поездке он ехал вместе со старыми друзьями – капитаном Бугтоном и Джо Окифом. Когда они проезжали по местам великих сражений Первой мировой войны, Эрнест рассказывал об особенностях местности, о том, что и как здесь происходило. Когда он добрался до отеля, то серьезно простыл. Опять забеспокоило горло.

Я выяснил, что расследование стоит на месте, и приступил к своим обязанностям. За короткий промежуток времени простуда прошла, а расследование неожиданно завершилось. С Эрнеста были сняты обвинения в применении оружия и участии в боевых действиях, что запрещалось корреспондентам, согласно Женевской конвенции.

В один из морозных осенних дней вместе с Джимми Кэнноном и мной он принял участие в открытии велосипедных гонок. Мы покатили к велодрому, пили на ходу из фляжки Эрнеста и прекрасно провели время, ощущая, что гражданская жизнь вновь возвращается в город.

Эрнест снова вернулся в свою дивизию, и 16 ноября стал очевидцем начала невероятно трудной атаки на Хюртген-Форест. Шли осенние дожди, было холодно, и дул пронизывающий ветер. На крутых холмах и в лесах к западу от Кельна нацисты заминировали все мало-мальски пригодные для перемещения дороги. Открытые места в лесу изобиловали ловушками для танков и пулеметными гнездами. На высотах располагались артиллерийские орудия. Продвижение всего на полмили заняло пять дней, и потери были колоссальными. Рубка бревен и рытье убежищ было главными занятиями по утрам, когда стороны не вели огонь, растирая и согревая дыханием свои руки, а раненые лежали с надеждой на эвакуацию. Протяженные линии фронта лежали впереди. От постоянного огня артиллерии горели деревья, в щепки разрывало сосны и осыпало людей под ними. Двадцать седьмого числа 22-й полк взял Гроссхау, и лишь полоса смертельно опасного леса простиралась впереди. Остальные полки объединились перед броском через последнюю главную линию сопротивления и совершили прорыв после трех невероятно трудных дней. 3 декабря 22-й полк был выведен под Люксембург, а на его место были брошены свежие силы. На следующей неделе были переброшены остальные полки.

Тогда Эрнест вернулся в Париж с инфекцией, не поддающейся самому лучшему медицинскому лечению. У него был сильный кашель с обильным кровотечением. Выплюнув около половины чашки крови, он прохрипел с усталой, совершенно подавленной ухмылкой:

– Немного разгрузился, Барон.

У него было нечто похуже, чем воспаление легких. Под его бородой лицо выглядело бледным. Высокая температура не спадала, и дыхание было затрудненным. Впервые он даже был согласен на постельный режим и отдых. Его врач был одним из лучших, и Эрнест относился к нему с полным вниманием.

– Должен опять откомандировать тебя из части, Барон. Куча работы. Мне нужен кто-нибудь… Мэри не может находиться здесь половину дня. Ты не против, если я замолвлю словечко?

Я не возражал, и Эрнест договорился по телефону. Еще неделю его состояние было очень тяжелым. Затем наступил определенный перелом в лучшую сторону, кровотечение прекратилось, и, несмотря на еще высокую температуру, он был готов вернуться к жизни. Мы обсудили различные темы, включая доктора, семью, наши надежды и проблемы и, разумеется, женщин. Задание, которое он мне поручил, представляло собой долгую и нудную работу по копированию.

– Ого! – воскликнул я, когда приступил к делу. – Это просто бомба. Ты уверен, что это тебе нужно?

– Абсолютно. Вот почему мне нужен такой, как ты, кому я полностью могу доверять.

Почти всю неделю Эрнест воздерживался от спиртного. Когда его здоровье пошло на поправку, он сказал:

– У меня явно выраженная желудочная недостаточность, Барон! Доктор не может настаивать на том, чтобы лишать такого здорового ребенка, как я, живой воды. Позови кого-нибудь из обслуживающего персонала и закажи что-нибудь хорошенькое.

Я выполнил его просьбу, изъясняясь на жутком французском, который начал изучать с момента высадки в Нормандии. Он то и дело поправлял меня.

– Черт побери, ты ведь можешь немного изменить свое родное произношение. Любой знает, что ты говоришь по-английски. Но когда используешь иностранный язык, говори правильно!

Эрнест долго сожалел о том, как мало ему удалось послушать Марлен Дитрих. Она давала концерт для войск на освобожденной территории, неподалеку от того места, где его дивизия пядь за пядью продвигалась вперед.

– Голос Марлен был неподражаемо гортанным, Барон. А крики приветствий, когда она заканчивала очередную песню, были в десятки раз громче, чем после ее концертов в любом из ночных клубов. Когда ты слышишь ее пение, ты просто забываешь про все на свете. Это подобно нашей встрече на французском судне во время возвращения с войны в Испании. Когда я вижу ее, мне кажется, что она мой талисман.

Очередной приезд Мэри укрепил моральный дух Эрнеста. Несмотря на ее предстоящий отъезд, Эрнест был воодушевлен. Посредством Марселя Дуамеля, назначившего себя общественным секретарем, регулировались телефонные звонки, отношения с доброжелателями и истинными поклонниками. Первые несколько дней Эрнест был слишком слаб, чтобы противостоять кому-либо. Когда он почувствовал себя лучше, ему помогли привстать на большой белой кровати в роскошной комнате, декорированной в золотых и белых тонах. Здесь он принимал посетителей после полудня и вечерами. Он общался лишь с теми, кого хотел видеть. Остальным совершенно откровенно говорили, что он слишком болен и вряд ли его состояние улучшится раньше Рождества.

Телефонные звонки раздавались как от заезжих американцев, так и местных титулованных в литературном мире особ. Очень забавный Энди Грэйвс приходился дядей Айвану Моффету. Энди недавно перевалило за семьдесят, у него был совершенно синий кончик носа, вероятней всего, от изрядных количеств коньяка, которое он принимал в течение многих лет. Последние двадцать четыре года Энди жил в Париже. Когда-то после Первой мировой войны американский рынок зерновых культур сильно потеснился, и с тех пор у него были астрономические прибыли.

– Эрнест, я не знаю, сколько денег я заработал сегодня, – задумчиво проговорил он, – все эти годы я не утруждал себя пересчетом.

Энди знал множество историй о парижской жизни во времена немецкой оккупации, и у него был настоящий бульдог.

– Прямо напротив моих апартаментов жила самая очаровательная графиня. И она была помоложе меня.

– Энди, расскажи-ка нам, юнцам, что-нибудь, – попросил Эрнест. – Это правда, что говорил Сократ о мужчинах твоего возраста?

– Абсолютная правда, – рассмеялся Энди, – три раза в неделю вполне достаточно, и стоит того, чтобы ради этого жить.

На другой день пришел Марсель. Он был взволнован.

– С тобой очень хочет встретиться Сартр, а также его девушка.

– Годится, – решил Эрнест, – скажи им, пусть приходят около восьми. Барон еще будет здесь. Он может поработать барменом.

Сартр пришел в точно назначенное время. Это был невысокий мужчина с близорукими глазами и веселым смехом. Его девушка по имени Кастор, лучше известная как Симона де Бовуар, была выше его, с более темными волосами и приятней на вид. Мы начали с шампанского. После третьей бутылки Кастор захотелось узнать, насколько серьезно болен Эрнест.

– В таком состоянии… я чертовски здоров, видите? – Эрнест откинул одеяла, согнул мускулистую ногу и ухмыльнулся.

Весь следующий час он постоянно настаивал на том, что замечательно себя чувствует. Он сидел прямо, отпускал хорошие шутки и презрительно говорил о своих соотечественниках, греющихся у домашних очагов в то время, как восточная часть Франции нуждается в освобождении. А фрицам надо непрерывно давать по ушам за унижение всего человечества.

После шестой бутылки я напоследок наполнил бокалы и решил возвращаться в свою казарму.

– Как закончился вчерашний вечер? – спросил я на следующее утро.

– Прекрасно, – зевнул Эрнест, – мы отправили его домой вскоре, как ты ушел. Проболтали всю ночь напролет. А эта Кастор просто очаровательна.

Спустя годы, когда был опубликован ее «Второй секс», Эрнест признался друзьям, что он разочарован в содержании этой книги, ведь она могла бы написать гораздо лучше.

Когда в Париж приехал Андре Мальро, Эрнест немедленно пригласил его к себе.

– Заходи, пропустим по рюмочке, – сказал он по телефону. – Я вполне здоров. Это только говорят, что болен.

На Андре была униформа полковника французской армии. Он был пилотом и воевал в воздухе над Испанией. Сейчас он командовал пехотой.

– О мой дорогой! – начал он по-французски.

Затем они присели, и оба продолжали говорить одновременно. Я открывал новые бутылки, наполнял и споласкивал бокалы, открывал еще бутылки и слушал их разглагольствования. У Андре был командирский тон, который мог повергнуть в благоговейный трепет любую торговку на рынке. Эрнест говорил хорошо и красноречиво, используя жаргонные выражения, которые я старался запоминать на будущее.

С помощью пантомимы Эрнест рассказал о напыщенном нацистском офицере, захваченном в плен после входа в город. Когда он потребовал соблюдения своих прав как военнопленного, члены группы Эрнеста были настолько ошеломлены его бесстыдством при выборе слов, что сняли с него штаны и заставили маршировать от авеню Гранд-Арме до Этуаль.

– Это очень эффективно сбило с него весь гонор, – сказал Эрнест.

Мальро был лидером Сопротивления на южном фронте. Перед вторжением он попал в руки гестапо, и его собирались пытать. Тогда он пустил в ход жуткий блеф.

– Послушайте меня. Я знаю ваше начальство, а оно меня уважает, – сказал он им, – и если оно узнает, что со мной что-то случилось, то каждый из вас будет расстрелян, один за другим.

Это подействовало. С ним обращались как с почетным военнопленным, а потом ему удалось сбежать.

В ту ночь было откупорено очень много бутылок. Двое мужчин поглотили ошеломляющее количество виноградного вина. Я дважды выходил подышать на свежий воздух, пока они вели дискуссию о войне. Андре командовал подразделениями в районе Страсбурга. Эрнест рассуждал о проблемах северной линии фронта. Было уже очень поздно, выпивка и разговоры наконец прекратились.

Когда 16 декабря на северном фронте началась мощная контратака нацистов, информация об этом просочилась только через несколько часов. Неожиданно была сильно ужесточена цензура. Лишь немногие в Париже знали, что началось великое сражение при Булдже. Эрнест располагал достаточными сведениями, чтобы осознавать всю серьезность ситуации.

– Это настоящий прорыв, братишка. Нам нужно немедленно возвращаться. За это мы можем поплатиться своей работой. Их бронетехника наступает. И они не берут в плен.

Он позвонил по телефону насчет транспорта и через несколько минут сказал мне:

– Генерал Рэд О'Хэр послал за мной джип. Проверь все обоймы и оружие. По пути туда мы можем попасть в переделку. К нам в тыл просочились немецкие солдаты в американской военной форме. Джип подъедет через пятнадцать минут. Постарайся сам туда добраться, а потом разыщи меня. А теперь следи за собой сам, понял, Барон? Удачи тебе, братишка.

Через неделю атака немцев стала ослабевать. Но ее разрушительные последствия были колоссальными. 4-я дивизия, занимая позицию с востока от Люксембурга, воевала успешно. Я добрался туда только после Рождества, будучи откомандированным в качестве помощника и оператора в сопровождении Уильяма Уайлера. Он был полковником воздушных сил, к тому же хорошо разбирался в съемках документальных фильмов. Больше недели я мог быть с Эрнестом и 4-й дивизией, сдерживающей натиск врага. Потом наступила некоторая передышка, когда атака нацистов была остановлена и наши части пошли в наступление.

В дивизии Эрнест чувствовал себя как дома. Генерал Бартон был переведен после Рождества из-за болезни. Его преемник генерал Блэйкли был уравновешенным и компетентным офицером, командовавшим артиллерийской дивизией в течение многих месяцев.

Находясь в Люксембурге, Эрнест снял комнату в отеле напротив госпиталя, заперся в ней и засел за творчество. Он выходил отдыхать только с хорошими друзьями, такими, как водитель генерала Рузвельта Курт Шоу, Пелки, Кимброу, Жан, Марсель, Рэг Денни из «Нью-Йорк таймс», Хэнк Горрелл из Юнайтед Пресс, Джимми Кэннон из «Старс энд Страйпс» и Джером Сэлинджер. Эрнест был главной фигурой в кампании. Он любил рассказывать истории, выпивать и слушать. Другие подразделения вели бои и ночью и днем. Много раз их отсекали от основных сил. Все, что каждый мог сделать, это ждать, а потом или идти им на помощь, или узнать о последних моментах их жизни.

Когда Эрнест приветствовал меня в своем отеле, он выглядел возбужденным.

– Я сейчас в очередной прекрасной эпохе, – провозгласил он. Этот термин он использовал для описания тех времен, когда он был на пике своего творчества. – А ты, Барон, оказался сейчас в нужное время и в нужном месте.

– Ситуация по-прежнему неважная?

– Это неверное слово. Больше подходит – замечательная. Я покажу тебе позиции. Сколько у тебя в запасе времени? Я возьму тебя с собой в патруль и покажу во всех подробностях, откуда наступали немцы, какие были наши действия и какая ситуация сложилась сейчас. Здесь творилось такое… Здесь было чему поучиться.

Мы осуществили намеченное. Под нашими ботинками скрипел снег, мы продирались между деревьев, спускаясь в долины и поднимаясь на возвышенности. Эрнест не умолкал ни на минуту, объясняя, что происходило в том или ином месте. Он переживал настоящий, не подверженный возрасту восторг от жизни.

– Моя грудь больше меня не беспокоит. Сухой воздух ей на пользу.

Он глубоко вздохнул, чтобы продемонстрировать. Было очень холодно, но ему нравилась такая погода. Снегопад и места жестоких боев приподняли нам настроение. Мы шли на лыжах и распевали песни. Еды и спиртного было, как всегда, предостаточно.

– Недавно здесь была Марта, – по секрету сообщил Эрнест. – Все прошло не очень уж гладко. Она настоящая женщина, но… В общем, она настаивала на том, чтобы говорить по-французски, полагая, что это придаст некоторую секретность. Я не стал ее прерывать. Но у Бака, – Эрнест кивнул в направлении полковника, – есть вся военная классика на французском. Он хорошо знает этот язык.

Мы продолжали ходить в патруле. Иногда вечерами мы заходили в прекрасный люксембургский отель, где размещалась пресс-служба 5-й воздушной дивизии. Там вместе с Биллом Двайером, Джо О'Кифом и капитанами Стивенсоном и Бултоном мы частенько пропускали по рюмочке какого-нибудь замечательного напитка. После долгих поездок в открытых джипах болела голова, а руки постепенно замерзали, несмотря на рукавицы. Мы мечтали ближе к вечеру оказаться в приятной теплой обстановке с напитками в тонких бокалах.

Эрнест стал очень щепетильным по отношению к возможным нападениям в городе. Своему водителю или мне, если я оставался один, он вверял свой пистолет.

– Держи его на взводе, пока нас нет. Так я буду уверен в том, что получу его обратно, – говорил он.

Он получил удручающий урок на обратном пути в Париж. Остальные корреспонденты, хотя он и считал их настоящими друзьями, уехали, вместо того чтобы встретить его.

В день моего отъезда Эрнест сказал:

– Черт побери, я не застал Уилли Уолтона. Мы подготовили некоторую полезную информацию для 4-й дивизии.

Он передал мне записку для Уолтона на тот случай, если я увижу его первым. Затем полковник Уайлер и я направились в Бастонь, пока там не начались бои. До нас доносились раскаты взрывов с южного направления вдоль швейцарской границы. Нам удалось отснять прекрасный фильм, и только спустя месяц с лишним мы вернулись в Париж. Я сразу же позвонил в отель «Ритц».

– Приезжай, Барон. Очень много новостей. – Голос Эрнеста прозвучал очень печально.

Когда я вошел в его номер, он сообщил мне, что Бамби попал в плен:

– Он был на задании, получил ранение, и его подобрали фашисты. Может, у нас будет возможность освободить его. Я жду известий.

Эрнест продолжал ходить из угла в угол, ударяя кулаком правой руки по ладони левой. Он был в бессильной ярости оттого, что не знал, был захвачен Бамби как военнопленный или как вражеский агент. Эрнест был полон решимости вернуть своего сына. Но пока у него не было сведений, насколько далеко в тылу находится Бамби.

Прошла еще неделя, но никакой информации не было. Эрнест расспрашивал офицеров из 3-й дивизии, на чьей территории был захвачен Бамби. Он также говорил с офицерами 4-й, где он провел большую часть времени в течение войны.

Эрнест говорил красноречиво, с большой убедительностью о том, как будут разворачиваться военные события из-за приближающейся весенней погоды. Мэри ощущала его состояние и была молчалива. Когда ей задавали вопрос о ее собственном творчестве, она коротко отвечала:

– Некоторое время я работала над большим произведением о правде.

Время шло. Меня перевели в 4-ю дивизию. Известия зачастую приходили от офицеров, бывших в увольнительной в Париже. Эрнест по-прежнему был там. Наконец через международный Красный Крест Эрнест узнал, что Бамби официально считается военнопленным. Он вздохнул с облегчением.

Марлен Дитрих вернулась в Париж после своих многочисленных выступлений в прифронтовой полосе. В частной беседе с Мэри и Эрнестом она убедила Мэри попытаться наладить отношения с ним, несмотря на его несдержанное поведение. Эрнест, будучи в приподнятом настроении, выстрелил из пистолета по туалету. Это расстроило Мэри, а Марлен сказала, что ей потребуется некоторое время, чтобы успокоиться.

– Вы оба нужны друг другу, и это будет хорошо для тебя, – сказала Марлен.

Эрнест и Мэри помирились.

В марте Эрнест знал, как закончится война. Он отправился назад в Нью-Йорк. Ему не терпелось изложить свои мысли на бумаге. У него были личные впечатления о войне, и, по его словам, они имели смысл. Он сказал, что Первая мировая война не произвела на него никакого впечатления. Двадцать лет спустя после войны в Испании, как говорил он, чем больше он читал и вспоминал о ней, тем меньше он понимал в ней. Но Вторая мировая война оставила след в его душе.