Прощай, оружие! Книга вторая. Глава тринадцатая.
Мы приехали в Милан рано утром, и нас выгрузили на товарной станции. Санитарный автомобиль повез меня в американский госпиталь. Лежа в автомобиле на носилках я не мог определить, какими улицами мы едем, но когда носилки вытащили, я увидел рыночную площадь и распахнутую дверь закусочной, откуда девушка выметала сор. Улицу поливали, и пахло ранним утром. Санитары поставили носилки на землю и вошли в дом. Потом они вернулись вместе со швейцаром. Швейцар был седоусый, в фуражке с галунами, но без ливреи. Носилки не умещались в кабине лифта, и они заспорили, что лучше: снять ли меня с носилок и поднять на лифте или нести на носилках по лестнице. Я слушал их спор. Они порешили – на лифте. Меня стали поднимать с носилок.
– Легче, легче, – сказал я. – Осторожнее.
В кабине было тесно, и когда мои ноги согнулись, мне стало очень больно.
– Выпрямите мои ноги, – сказал я.
– Нельзя, signor tenente. Не хватает места.
Человек, сказавший это, поддерживал меня одной рукой, а я его обхватил за шею. Его дыхание обдало меня металлическим запахом чеснока и красного вина.
– Ты потише, – сказал другой санитар.
– А что я, не тихо, что ли?
– Потише, говорят тебе, – повторил другой, тот, что держал мои ноги.
Я увидел, как затворились двери кабины, захлопнулась решетка, и швейцар надавил кнопку четвертого этажа. У швейцара был озабоченный вид. Лифт медленно пошел вверх.
– Тяжело? – спросил я человека, от которого пахло чесноком.
– Ничего, – сказал он. На лице у него выступил пот, и он кряхтел. Лифт поднимался все выше и наконец остановился. Человек, который держал мои ноги, отворил дверь и вышел. Мы очутились на площадке. На площадку выходило несколько дверей с медными ручками. Человек, который держал мои ноги, нажал кнопку. Мы услышали, как за дверью затрещал звонок. Никто не отозвался. Потом по лестнице поднялся швейцар.
– Где они все? – спросили санитары.
– Не знаю, – сказал швейцар. – Они спят внизу.
– Позовите кого-нибудь.
Швейцар позвонил, потом постучался, потом отворил дверь и вошел. Когда он вернулся, за ним шла пожилая женщина в очках. Волосы ее были растрепаны, и прическа разваливалась, она была в форме сестры милосердия.
– Я не понимаю, – сказала она. – Я не понимаю по-итальянски.
– Я говорю по-английски, – сказал я. – Нужно устроить меня куда-нибудь.
– Ни одна палата не готова. Мы еще никого не ждали.
Она старалась подобрать волосы и близоруко щурилась на меня.
– Покажите, куда меня положить.
– Не знаю, – сказала она. – Мы никого не ждали. Я не могу положить вас куда попало.
– Все равно куда, – сказал я. – Затем швейцару по-итальянски: – Найдите свободную комнату.
– Они все свободны, – сказал швейцар. – Вы здесь первый раненый. – Он держал фуражку в руке и смотрел на пожилую сестру.
– Да положите вы меня куда-нибудь, ради бога! – Боль в согнутых ногах все усиливалась, и я чувствовал, как она насквозь пронизывает кость. Швейцар скрылся за дверью вместе с седой сестрой и быстро вернулся.
– Идите за мной, – сказал он. Меня понесли длинным коридором и внесли в комнату со спущенными шторами. В ней пахло новой мебелью. У стены стояла кровать, в углу – большой зеркальный шкаф. Меня положили на кровать.
– Я не могу дать простынь, – сказала женщина, – простыни все заперты.
Я не стал разговаривать с ней.
– У меня в кармане деньги, – сказал я швейцару. – В том, который застегнут на пуговицу.
Швейцар достал деньги. Оба санитара стояли у постели с шапками в руках.
– Дайте им обоим по пять лир и пять лир возьмите себе. Мои бумаги в другом кармане. Можете отдать их сестре.
Санитары взяли под козырек и сказали спасибо.
– До свидания, – сказал я. – Вам тоже большое спасибо.
Они еще раз взяли под козырек и вышли.
– Вот, – сказал я сестре, – это моя карточка и история болезни.
Женщина взяла бумаги и посмотрела на них сквозь очки. Бумаг было три, и они были сложены.
– Я не знаю, что делать, – сказала она. – Я не умею читать по-итальянски. Я ничего не могу сделать без распоряжения врача. – Она расплакалась и сунула бумаги в карман передника. – Вы американец? – спросила она сквозь слезы.
– Да. Положите, пожалуйста, бумаги на столик у кровати.
В комнате было полутемно и прохладно. С кровати мне было видно большое зеркало в шкафу, но не было видно, что в нем отражалось. Швейцар стоял в ногах кровати. У него было славное лицо, и он казался мне добрым.
– Вы можете идти, – сказал я ему. – И вы тоже, – сказал я сестре. – Как вас зовут?
– Миссис Уокер.
– Идите, миссис Уокер. Я попытаюсь уснуть.
Я остался один в комнате. В ней было прохладно и не пахло больницей. Матрац был тугой и удобный, и я лежал не двигаясь, почти не дыша, радуясь, что боль утихает. Немного погодя мне захотелось пить, и я нашел у изголовья грушу звонка и позвонил, но никто не явился. Я заснул.
Проснувшись, я огляделся по сторонам. Сквозь ставни проникал солнечный свет. Я увидел большой гардероб, голые стены и два стула. Мои ноги в грязных бинтах, как палки, торчали на кровати. Я старался не шевелить ими. Мне хотелось пить, и я потянулся к звонку и нажал кнопку. Я услышал, как отворилась дверь, и оглянулся, и увидел сестру, не вчерашнюю, а другую. Она показалась мне молодой и хорошенькой.
– Доброе утро, – сказал я.
– Доброе утро, – сказала она и подошла к кровати. – Нам не удалось вызвать доктора. Он уехал на Комо. Мы не знали, что сегодня привезут кого-нибудь. А что у вас?
– Я ранен. Оба колена и ступни, и голова тоже задета.
– Как вас зовут?
– Генри, Фредерик Генри.
– Я сейчас вас умою. Но повязок мы не можем трогать до прихода доктора.
– Скажите, мисс Баркли здесь?
– Нет. У нас такой нет.
– Что это за женщина, которая плакала, когда меня привезли?
Сестра рассмеялась.
– Это миссис Уокер. Она дежурила ночью и заснула. Она не думала, что кого-нибудь привезут.
Разговаривая, она раздевала меня, и когда сняла все, кроме повязок, то стала меня умывать, очень легко и ловко. Умывание меня очень освежило. Голова моя была забинтована, но она обмыла везде вокруг бинта.
– Где вы получили ранение?
– На Изонцо, к северу от Плавы.
– Где это?
– К северу от Гориции.
Я видел, что все эти названия ничего не говорят ей.
– Вам очень больно?
Она вложила мне градусник в рот.
– Итальянцы ставят под мышку, – сказал я.
– Не разговаривайте.
Вынув градусник, она посмотрела температуру и сейчас же стряхнула.
– Какая температура?
– Вам не полагается знать.
– Скажите какая.
– Почти нормальная.
– У меня никогда не поднимается температура. А ведь мои ноги набиты старым железом.
– То есть как это?
– Там и осколки мины, и старые гвозди, и пружины от матраца, и всякий хлам.
Она покачала головой и улыбнулась.
– Если б у вас было в ноге хоть одно постороннее тело, оно дало бы воспаление и у вас поднялась бы температура.
– А вот посмотрим, – сказал я, – увидим, что извлекут при операции.
Она вышла из комнаты и возвратилась вместе с пожилой сестрой, которая дежурила ночью. Вдвоем они постелили мне простыни, не поднимая меня. Это было ново для меня и очень ловко проделано.
– Кто заведует госпиталем?
– Мисс Ван-Кампен.
– Сколько тут сестер?
– Только мы две.
– А больше не будет?
– Должны приехать еще.
– А когда?
– Не знаю. Нельзя больному быть таким любопытным.
– Я не больной, – сказал я. – Я раненый.
Они покончили с постелью, и я лежал теперь на свежей, чистой простыне, укрытый другой такой же. Миссис Уокер вышла и возвратилась с пижамой в руках. Они натянули ее на меня, и я почувствовал себя одетым и очень чистым.
– Вы страшно любезны, – сказал я. Сестра, которую звали мисс Гэйдж, усмехнулась. – Я хотел бы попросить стакан воды.
– Пожалуйста. А потом можно и позавтракать.
– Я не хочу завтракать. Если можно, я попросил бы открыть ставни.
В комнате был полумрак, и когда ставни раскрыли, ее наполнил яркий солнечный свет, и я увидел балкон и за ним черепицы крыш и дымовые трубы. Я посмотрел поверх черепичных крыш и увидел белые облака и очень синее небо.
– Вы не знаете, когда должны приехать остальные сестры?
– А что? Разве вы недовольны нашим уходом?
– Вы очень любезны.
– Может быть, вам нужен подсов?
– Пожалуй.
Они приподняли меня и поддержали, но это оказалось бесполезным. Потом я лежал и глядел в открытую дверь на балкон.
– Когда доктор должен прийти?
– Как только вернется. Мы звонили по телефону на Комо, чтобы он приехал.
– Разве нет других врачей?
– Он наш госпитальный врач.
Мисс Гэйдж принесла графин с водой и стакан. Я выпил три стакана, и потом они обе ушли, и я еще некоторое время смотрел в окно и потом снова заснул. Второй завтрак я съел, а после завтрака ко мне зашла заведующая, мисс Ван-Кампен. Я ей не понравился, и она не понравилась мне. Она была маленького роста, мелочно подозрительная и надутая высокомерием. Она задала мне множество вопросов и, по-видимому, считала почти позором службу в итальянской армии.
– Можно мне получить вина к обеду? – спросил я.
– Только по предписанию врача.
– А до его прихода нельзя?
– Ни в коем случае.
– Вы полагаете, что он все-таки явится?
– Ему звонили по телефону.
Она ушла, и в комнату вернулась мисс Гэйдж.
– Зачем вы нагрубили мисс Ван-Кампен? – спросила она, после того как очень ловко сделала для меня все, что нужно.
– Я не хотел грубить, но она очень задирает нос.
– Она сказала, что вы требовательны и грубы.
– Ничего подобного. Но, в самом деле, что за госпиталь без врача?
– Он должен приехать. Ему звонили по телефону на Комо.
– А что он там делает? Купается в озере?
– Нет. У него там клиника.
– Почему же не возьмут другого врача?
– Шш. Шш. Будьте паинькой, и он скоро приедет.
Я попросил позвать швейцара, и когда он пришел, сказал ему по-итальянски, чтобы он купил мне бутылку чинцано в винной лавке, флягу кьянти и вечернюю газету. Он пошел и принес бутылки завернутыми в газету, развернул их, откупорил по моей просьбе и поставил под кровать. Больше ко мне никто не приходил, и я лежал в постели и читал газету, известия с фронта и списки убитых офицеров и полученных ими наград, а потом опустил вниз руку, и достал бутылку с чинцано, и поставил ее холодным дном себе на живот, и пил понемножку, и между глотками снова ставил бутылку на живот, отпечатывая кружки на коже, и смотрел, как небо над городскими крышами становится все темней и темней. Над крышами летали ласточки и летали ночные ястребы, и я следил за их полетом и пил чинцано. Мисс Гэйдж принесла мне гоголь-моголь в стакане. Когда она вошла, я сунул бутылку за кровать.
– Мисс Ван-Кампен велела подлить сюда немного хересу, – сказала она. – Не нужно ей грубить. Она уже не молода, а заведовать госпиталями – большая ответственность. Миссис Уокер слишком стара, и от нее очень мало помощи.
– Она замечательная женщина, – сказал я, – поблагодарите ее от меня.
– Я сейчас принесу вам поужинать.
– Не стоит, – сказал я. – Я не голоден.
Когда она внесла поднос и поставила его на столик у постели, я поблагодарил ее и немного поел. Потом стало совсем темно, и мне видно было, как по небу сновали лучи прожекторов. Некоторое время я следил за ними, а потом заснул. Я спал крепко, но один раз проснулся весь в поту от страха и потом заснул снова, стараясь не возвращаться в только что виденный сон. Я проснулся опять задолго до рассвета, и слышал, как пели петухи, и лежал без сна, пока не начало светать. Это утомило меня, и когда совсем рассвело, я снова заснул.
| Предыдущая страница | Оглавление "Прощай оружие" | Следующая страница |
При заимствовании материалов с сайта активная ссылка на источник обязательна.
© 2022 "Хемингуэй Эрнест Миллер"