Прощай, оружие! Глава тридцать пятая.
Кэтрин пошла берегом к маленькому отелю проведать Фергюсон, а я сидел в баре и читал газеты. В баре были удобные кожаные кресла, и я сидел в одном из них и читал, пока не пришел бармен. Армия не остановилась на Тальяменто. Она отступила дальше, к Пьяве. Я помнил Пьяве. Железная дорога пересекала ее близ Сан-Дона, по пути к фронту. Река в этом месте была глубокая и медленная и совсем узкая. Ниже по течению были болотные топи и каналы. Было несколько красивых вилл. Однажды до войны, направляясь в Кортина-д’Ампеццо, я несколько часов ехал горной дорогой над Пьяве. Сверху она была похожа на богатый форелью ручей с узкими отмелями и заводями под тенью скал. У Кадоре дорога сворачивала в сторону. Я думал о том, что армии нелегко будет спуститься оттуда. Вошел бармен.
– Граф Греффи спрашивал о вас, – сказал он.
– Кто?
– Граф Греффи. Помните, тот старик, который был здесь, когда вы приезжали прошлый раз.
– Он здесь?
– Да, он здесь с племянницей. Я сказал ему, что вы приехали. Он хочет сыграть с вами на бильярде.
– Где он?
– Пошел погулять.
– Как он?
– Все молодеет. Вчера перед обедом он выпил три коктейля с шампанским.
– Как его успехи на бильярде?
– Хороши. Он меня бьет. Когда я ему сказал, что вы здесь, он очень обрадовался. Ему не с кем играть.
Графу Греффи было девяносто четыре года. Он был современником Меттерниха, этот старик с седой головой и седыми усами и превосходными манерами. Он побывал и на австрийской и на итальянской дипломатической службе, и день его рождения был событием в светской жизни Милана. Он собирался дожить до ста лет и играл на бильярде с уверенной свободой, неожиданной в этом сухоньком девяносточетырехлетнем теле. Я встретился с ним, приехав как-то в Стрезу после конца сезона, и мы пили шампанское во время игры на бильярде. Я нашел, что это великолепный обычай, и он дал мне пятнадцать очков форы и обыграл меня.
– Почему вы не сказали мне, что он здесь?
– Я забыл.
– Кто здесь есть еще?
– Других вы не знаете. Во всем отеле только шесть человек.
– Чем вы сейчас заняты?
– Ничем.
– Поедем ловить рыбу.
– На часок, пожалуй, можно.
– Поедем. Берите дорожку.
Бармен надел пальто, и мы отправились. Мы спустились к берегу и взяли лодку, и я греб, а бармен сидел на корме и держал дорожку, какой ловят озерную форель, со спиннером и тяжелым грузилом на конце. Мы ехали вдоль берега, бармен держал лесу в руках и время от времени дергал ее. С озера Отреза выглядела очень пустынной. Видны были длинные ряды голых деревьев, большие отели и заколоченные виллы. Я повернул к Изола-Велла и повел лодку вдоль самого берега, где сразу глубоко и видно, как стена скал отвесно уходит в прозрачную воду, а потом отъехал и свернул к рыбачьему острову. Солнце зашло за тучи, и вода была темная и гладкая и очень холодная. У нас ни разу не клюнуло, хотя несколько раз мы видели на воде круги от подплывающей рыбы.
Я выгреб к рыбачьему острову, где стояли вытащенные на берег лодки и люди чинили сети.
– Пойдем выпьем чего-нибудь?
– Пойдем.
Я подогнал лодку к каменному причалу, и бармен втянул лесу, свернул ее на дне лодки и зацепил спиннер за край борта. Я вылез и привязал лодку. Мы вошли в маленькое кафе, сели за деревянный столик и заказали вермуту.
– Устали грести?
– Нет.
– Обратно грести буду я, – сказал он.
– Я люблю грести.
– Может быть, если вы возьмете удочку, счастье переменится.
– Хорошо.
– Скажите, как дела на войне?
– Отвратительно.
– Я не должен идти. Я слишком стар, как граф Греффи.
– Может быть, вам еще придется пойти.
– В будущем году мой разряд призывают. Но я не пойду.
– Что же вы будете делать?
– Уеду за границу. Я не хочу идти на войну. Я уже был на войне раз, в Абиссинии. Хватит. Зачем вы пошли?
– Не знаю. По глупости.
– Еще вермуту?
– Давайте.
На обратном пути греб бармен. Мы проехали озером за Стрезу и потом назад, все время в виду берега. Держа тугую лесу и чувствуя слабое биение вращающегося спиннера, я глядел на темную ноябрьскую воду озера и пустынный берег. Бармен греб длинными взмахами, и когда лодку выносило вперед, леса дрожала. Один раз у меня клюнуло: леса вдруг натянулась и дернулась назад, я стал тащить и почувствовал живую тяжесть форели, и потом леса задрожала снова. Форель сорвалась.
– Тяжелая была?
– Да, довольно тяжелая.
– Раз я тут ездил один и держал лесу в зубах, так одна дернула, чуть всю челюсть у меня не вырвала.
– Лучше всего привязывать к ноге, – сказал я. – Тогда и лесу чувствуешь, и зубы останутся целы.
Я опустил руку в воду. Она была очень холодная. Мы были теперь почти напротив отеля.
– Мне пора, – сказал бармен, – я должен поспеть к одиннадцати часам. L’heure du cocktail.1
– Хорошо.
Я втащил лесу и навернул ее на палочку с зарубками на обоих концах. Бармен поставил лодку в маленькую нишу каменной стены и прикрепил ее цепью с замком.
– Когда захотите покататься, – сказал он, – я дам вам ключ.
– Спасибо.
Мы поднялись к отелю и вошли в бар. Мне не хотелось больше пить так рано, и я поднялся в нашу комнату. Горничная только что кончила убирать, и Кэтрин еще не вернулась. Я лег на постель и старался не думать.
Когда Кэтрин вернулась, все опять стало хорошо. Фергюсон внизу, сказала она. Она будет завтракать с нами.
– Я знала, что ты ничего не будешь иметь против, – сказала Кэтрин.
– Ничего, – сказал я.
– Что с тобой, милый?
– Не знаю.
– Я знаю. Тебе нечего делать. У тебя есть только я, а я ушла.
– Ты права.
– Прости меня, милый. Я знаю, это, наверно, ужасное чувство, когда вдруг совсем ничего не остается.
– У меня всегда жизнь была такой наполненной, – сказал я. – Теперь, если только тебя нет со мной, все пусто.
– Но я ведь буду с тобой. Я уходила только на два часа. Ты не можешь придумать себе какое-нибудь занятие?
– Я ездил с барменом ловить рыбу.
– Хорошо было?
– Да.
– Не думай обо мне, когда меня нет.
– Так я всегда старался на фронте. Но там мне было что делать.
– Отелло в отставке, – поддразнила она.
– Отелло был негр, – сказал я. – А кроме того, я не ревнив. Я просто так люблю тебя, что для меня больше ничего не существует.
– А теперь будь паинькой и будь любезен с Фергюсон.
– Я всегда любезен с Фергюсон, пока она не начинает меня клясть.
– Будь любезен с ней. Подумай, ведь у нас есть так много, а у нее ничего нет.
– Не думаю, чтобы ей хотелось того, что есть у нас.
– Ничего ты не знаешь, милый, а еще умница.
– Я буду любезен с ней.
– Я в этом не сомневаюсь. Ты у меня хороший.
– Но она потом не останется?
– Нет. Я ее сплавлю.
– И мы вернемся сюда?
– Конечно. А как же иначе?
Мы спустились вниз, позавтракать с Фергюсон. На нее сильное впечатление произвел отель и великолепие ресторана. Мы хорошо позавтракали и выпили две бутылки капри. В ресторан вошел граф Греффи и поклонился нам. С ним была его племянница, которая немного напоминала мою бабушку. Я рассказал о нем Кэтрин и Фергюсон, и на Фергюсон мой рассказ произвел сильное впечатление. Отель был очень большой, и пышный, и пустой, но еда была вкусная, вино очень приятное, и в конце концов от вина всем стало очень хорошо. Кэтрин чувствовала себя как нельзя лучше. Она была счастлива. Фергюсон совсем развеселилась. Мне самому было очень хорошо. После завтрака Фергюсон вернулась в свой отель. Она хочет немного полежать после завтрака, сказала она.
К концу дня кто-то постучался к нам в дверь.
– Кто там?
– Граф Греффи спрашивает, не сыграете ли вы с ним на бильярде.
Я посмотрел на часы; я их снял, и они лежали под подушкой.
– Это нужно, милый? – шепнула Кэтрин.
– Пожалуй, придется пойти. – Часы показывали четверть пятого. Я сказал громко: – Передайте графу Греффи, что я буду в бильярдной в пять часов.
Без четверти пять я поцеловал на прощанье Кэтрин и пошел в ванную одеваться. Когда я завязывал галстук и смотрелся в зеркало, мне странно было видеть себя в штатском. Я подумал, что нужно будет купить еще сорочек и носков.
– Ты надолго уходишь? – спросила Кэтрин. Она была очень красива в постели. – Дай мне, пожалуйста, щетку.
Я смотрел, как она расчесывала волосы, наклонив голову так, чтобы вся масса волос свесилась на одну сторону. За окном уже было темно, и свет лампы над изголовьем постели ложился на ее волосы, и шею, и плечи. Я подошел и поцеловал ее, отведя ее руку со щеткой, и ее голова откинулась на подушку. Я поцеловал ее шею и плечи. У меня кружилась голова, так сильно я ее любил.
– Я не хочу уходить.
– И я не хочу, чтоб ты уходил.
– Ну, так я не пойду.
– Нет. Иди. Это ведь ненадолго, а потом ты вернешься.
– Мы пообедаем здесь, наверху.
– Иди и скорее возвращайся.
Я застал графа Греффи в бильярдной. Он упражнялся в различных ударах и казался очень хрупким в свете лампы, спускавшейся над бильярдом. На ломберном столике немного поодаль, в тени, стояло серебряное ведерко со льдом, откуда торчали горлышки и пробки двух бутылок шампанского. Граф Греффи выпрямился, когда я вошел в бильярдную, и пошел мне навстречу. Он протянул мне руку.
– Я очень рад видеть вас здесь. Вы так добры, что согласились прийти поиграть со мной.
– С вашей стороны очень любезно было меня пригласить.
– Как ваше здоровье? Я слыхал, вы были ранены на Изонцо. Надеюсь, вы теперь вполне оправились.
– Я совершенно здоров. Как ваше здоровье?
– О, я всегда здоров. Но я старею. Начинаю замечать признаки старости.
– Этому трудно поверить.
– Да. Вот вам пример. Мне теперь легче говорить по-итальянски, чем на другом языке. Я заставляю себя, но когда я устаю, мне все-таки легче говорить по-итальянски. Так что, по-видимому, я старею.
– Будем говорить по-итальянски. Я тоже немного устал.
– О, но ведь если вы устали, вам должно быть легче говорить по-английски.
– По-американски.
– Да. По-американски. Пожалуйста, говорите по-американски. Это такой очаровательный язык.
– Я почти не встречаюсь теперь с американцами.
– Вы, вероятно, очень скучаете без их общества. Всегда скучно без соотечественников, а в особенности без соотечественниц. Я это знаю по опыту. Что ж, сыграем, или вы слишком устали?
– Я не устал. Я сказал это так, в шутку. Какую вы мне дадите фору?
– Вы много играли это время?
– Совсем не играл.
– Вы играете очень хорошо. Десять очков?
– Вы мне льстите.
– Пятнадцать?
– Это было бы прекрасно, но вы меня все равно обыграете.
– Будем играть на деньги? Вы всегда предпочитали играть на деньги.
– Давайте.
– Отлично. Я даю вам восемнадцать очков, и мы играем по франку очко.
Он очень красиво разыграл партию, и, несмотря на фору, я только на четыре очка обогнал его к середине игры. Граф Греффи нажал кнопку звонка, вызывая бармена.
– Будьте добры откупорить одну бутылку, – сказал он. Затем мне: – По стакану для настроения.
Вино было холодное, как лед, и очень сухое и хорошее.
– Будем говорить по-итальянски. Вы не возражаете? Это теперь моя слабость.
Мы продолжали играть, потягивая вино между ударами, беседуя по-итальянски, но вообще разговаривали мало, сосредоточась на игре. Граф Греффи выбил сотое очко, а я, несмотря на фору, имел только девяносто четыре. Он улыбнулся и потрепал меня по плечу.
– Теперь мы разопьем вторую бутылку, и вы расскажете мне о войне. – Он ждал, когда я сяду.
– О чем-нибудь другом, – сказал я.
– Вы не хотите говорить об этом? Хорошо. Что вы читали за последнее время?
– Ничего, – сказал я. – Боюсь, что я очень отупел.
– Нет. Но читать вам нужно.
– Что написано за время войны?
– Есть «Le feu»2 одного француза, Барбюса. Есть «Мистер Бритлинг видит все насквозь».
– Это неправда.
– Что неправда?
– Он не видит все насквозь. Эти книги были у нас в госпитале.
– Значит, вы кое-что читали?
– Да, но хорошего ничего.
– Мне кажется, что в «Мистере Бритлинге» очень хорошо показана душа английской буржуазии.
– Я не знаю, что такое душа.
– Бедняжка. Никто не знает, что такое душа. Вы – croyant?3
– Только ночью.
Граф Греффи улыбнулся и повертел стакан в пальцах.
– Я предполагал, что с возрастом стану набожнее, но почему-то этого не случилось, – сказал он. – Очень сожалею.
– Вы хотели бы жить после смерти? – сказал я и сейчас же спохватился, что глупо было упоминать о смерти. Но его не смутило это слово.
– Смотря как жить. Эта жизнь очень приятна. Я хотел бы жить вечно. – Он улыбнулся. – Мне это почти удалось.
Мы сидели в глубоких кожаных креслах, разделенные столиком с бокалами и шампанским в серебряном ведерке.
– Если вы доживете до моего возраста, многое вам будет казаться странным.
– Вы не похожи на старика.
– Тело стареет. Иногда мне кажется, что у меня палец может отломиться, как кончик мелка. А дух не стареет, и мудрости не прибавляется.
– Вы мудры.
– Нет, это великое заблуждение – о мудрости стариков. Старики не мудры. Они только осторожны.
– Быть может, это и есть мудрость.
– Это очень непривлекательная мудрость. Что вы цените выше всего?
– Любимую женщину.
– Вот и я так же. Это не мудрость. Жизнь вы цените?
– Да.
– Я тоже. Потому что это все, что у меня есть. И еще дни рождения, – засмеялся он. – Видимо, вы более мудры, чем я. Вы не празднуете день своего рождения.
Мы оба потягивали вино.
– Что вы в самом деле думаете о войне? – спросил я.
– Я думаю, что она нелепа.
– Кто выиграет ее?
– Итальянцы.
– Почему?
– Они более молодая нация.
– Разве молодые нации всегда выигрывают войну?
– Они способны на это в известном периоде.
– А потом что?
– Они становятся старыми нациями.
– А вы еще говорите, что не мудры.
– Дорогой мой мальчик, это не мудрость. Это цинизм.
– Мне это кажется величайшей мудростью.
– Это не совсем так. Я мог бы вам привести примеры в подтверждение противоположного. Но это неплохо сказано. Мы выпили все шампанское?
– Почти.
– Может быть, выпьем еще? Потом я пойду переодеться.
– Пожалуй, не стоит больше.
– Вам в самом деле не хочется?
– Да.
Он встал.
– Желаю вам много удачи, и много счастья, и много, много здоровья.
– Благодарю вас. А я желаю вам жить вечно.
– Благодарю вас. Я так и делаю. А если вы когда-нибудь станете набожным, помолитесь за меня, когда я умру. Я уже нескольких друзей просил об этом. Я надеялся сам стать набожным, но этого не случилось.
Мне казалось, что он улыбнулся с грустью, но я не был уверен. Он был очень стар, и на его лице было очень много морщин, и в улыбке участвовало столько черточек, что оттенки терялись в них.
– Я, может быть, стану очень набожным, – сказал я. – Во всяком случае, я буду молиться за вас.
– Я всегда ожидал, что стану набожным. В моей семье все умирали очень набожными. Но почему-то этого не случилось.
– Еще слишком рано.
– Может быть, уже слишком поздно. Может быть, я пережил свое религиозное чувство.
– У меня оно появляется только ночью.
– Но ведь вы еще и любите. Не забывайте, что это тоже религиозное чувство.
– Вы думаете?
– Конечно. – Он сделал шаг к бильярду. – Вы очень добры, что сыграли со мной.
– Это было большим удовольствием для меня.
– Пойдемте наверх вместе.
Примечания
1 Час коктейлей (франц.)
2 «Огонь» (франц.)
3 верующий (франц.)
| Предыдущая страница | Оглавление "Прощай оружие" | Следующая страница |
При заимствовании материалов с сайта активная ссылка на источник обязательна.
© 2022 "Хемингуэй Эрнест Миллер"