Эрнест Хемингуэй
Эрнест Хемингуэй
 
Мой мохито в Бодегите, мой дайкири во Флоредите

Эрнест Хемингуэй. Смерть после полудня. Глава восемнадцатая

Мастерство тореро с мулетой: вот что в конечном итоге определяет его профессиональный рейтинг, так как это наиболее сложная фаза современной корриды в части утверждения господства человека над животным, к тому же именно здесь гений матадора обретает наиширочайший простор для самовыражения. Мулета создает репутацию матадору; как раз его способность дать полное, художественное, артистичное и эмоциональное зрелище (при условии, конечно, что попался отличный бык) и диктует, насколько много или мало будет он зарабатывать. Заполучить торо браво в Мадриде, довести его до финального акта в идеальном состоянии, а потом из-за ограниченности репертуара приемов не суметь воспользоваться храбростью и благородством животного, чтобы показать филигранную фаэну... Такой тореро может забыть про мечту об успешной карьере. Потому что, как ни странно, нынче все тореро классифицируются, ранжируются и оплачиваются не по тому, что они делают фактически (коль уж бык может расстроить выступление, или они сами разболеются, или еще не восстановились после ранения, или просто в тот день встали не с той ноги), а по теоретически возможным достижениям при самых благоприятных условиях. Если публика знает, что вот этот матадор способен выдать полную, завершенную связку из пассов мулетой, где будут и доблесть, и искусство, и знание дела, и, прежде всего, красота и великие чувства, то зрители примирятся с посредственной работой, с работой трусливой, работой провальной, потому что будут питать надежду, что рано или поздно увидят цельную фаэну; такую фаэну, которая уничтожает в человеке все тленное, заставляет его ощущать собственное бессмертие, пока длится этот прием; которая ввергает его в экстаз, столь же предельный — пусть и мимолетный, — как и любой религиозный восторг; которая увлекает всех на арене в едином порыве и еще больше усиливает эмоциональный накал, захватывая с собой и матадора, когда он, играя чувствами толпы через быка, сам же разжигается се откликом на расцветающее упоение четко продуманным, канонически выверенным, пылким, нарастающим пренебрежением к летальному исходу; которая, вдруг закончившись, оставляет тебя в состоянии такого же опустошения, печали и внутреннего перерождения, как и при уходе всякого сильного чувства.

Тореро, умеющий выдавать отличную фаэну, занимает вершину профессии до тех пор, пока публика верит, что он по-прежнему на это способен, лишь бы обстоятельства не подвели; но вот если он проявит собственную некомпетентность даже при удачно сложившихся условиях, если ему недостанет артистизма и гениальности с мулетой, несмотря на личную храбрость, честь, мастерство и знание дела, такой тореро всегда окажется среди поденщиков от корриды, ну и зарабатывать будет соответственно.

Трудно поверить, до чего сильным бывает эмоционально-духовный подъем, до чего классически чистую красоту может показать человек с животным и куском алой саржи на палке. Если не хочется в это верить, если все кажется высосанным из пальца, то такие настроения вполне можно оправдать, сходив на бой, где не произойдет ничего волшебного; к тому же их масса; так что всегда можно доказать самому себе, что ты прав. Но вот когда увидишь подлинную вещь, то сразу это поймешь. Либо так, либо ничего подобного в твоей жизни не будет. С другой стороны, нет никакой гарантии, что повезет стать свидетелем блестящей фаэны, если только ты не завсегдатай боев. Однако стоит увидеть это разок, да еще с концовкой из безупречной эстокады, как сразу узнаешь, о чем речь, и много чего успеет забыться, зато такое останется в тебе надолго.

С точки зрения техники боя, мулета служит для защиты при атаке быка, для регулировки положения его головы, для исправления тенденции к боданию каким-то одним рогом, для утомления животного и помещения его в нужную позицию для убийства; а что касается самого заклания, то при этом мулета используется в качестве мишени вместо тела человека, который в конечный миг резко сокращает дистанцию, вонзая шпагу.

В принципе мулету полагается держать левой рукой, а шпагу — правой, так что пассы, выполненные канонически, ценятся значительно выше тех, где мулета удерживается правой рукой или даже обеими, или расправляется при помощи шпаги, так что перед быком возникает более крупная приманка и он при атаке проскочит на большем удалении от тела человека; к тому же взмах широко развернутой тканью заставляет быка забежать дальше, прежде чем он развернется для повторной атаки, а это дает тореро больше времени, чтобы подготовиться к следующему пассу.

Вершина из вершин, самый рискованный и самый зрелищный пасс называется натураль. В нем человек занимает позицию лицом к быку, мулета в левой руке, шпага в правой, левая рука прямая, непринужденно откинута в сторону, алая ткань свисает с палки, которую держит человек, как это можно видеть на фото в приложении. Тореро приближается к быку, дразнит его мулетой и, когда начинается атака, человек просто разворачивается вместе с движением быка, ведя тканью перед кончиками рогов, при этом туловище следует изгибу пути атакующего животного, рога всегда напротив открытого живота, ступни вместе, тореро неторопливо вырисовывает плавную дугу левой рукой с тканью, свисающей перед мордой быка, и проворачивается, описывая вместе с ним четверть окружности. Если бык остановится, тореро может вновь его подразнить, вновь описать четвертушку дуги окружности, повторить это снова и снова. Я видел, как это было сделано шесть раз подряд; человек словно но волшебству водил быка на невидимой нити. Если бык вместо того, чтобы остановиться после атаки — а останавливает его резкий взмах нижней кромкой мулеты в конечной точке каждого пасса, плюс сильный изгиб хребта, сделанный по милости матадора, который заставляет его закручиваться, — так вот, если бык не просто останавливается, а разворачивается к человеку и бросается в атаку, тореро может избавиться от него приемом пасе де печо, дословно, «проход мимо груди». По сути, это натураль в обратную сторону. Вместо атаки спереди, когда человек удерживает мулету перед мордой животного, в пасе де печо развернувшийся бык заходит сзади или сбоку, так что тореро выбрасывает ткань перед собой, позволяет быку пролететь мимо собственной груди, после чего отсылает прочь широким взмахом складок алой материи. «Мимогрудный» пасс особенно впечатляет, когда им завершается связка из нескольких натурален или когда к нему прибегают вынужденно из-за неожиданного разворота и атаки быка, означая тем самым, что человек воспользовался этим приемом лишь для личного спасения, а вовсе не по плану. Способность выполнить связку из натурален и преднамеренно завершить ее мимогрудным пассом — это отличительный знак настоящего тореро.

Во-первых, нужна смелость, чтобы раздразнить быка на подлинную натураль, во-вторых, на свете сыщется много других приемов, где тореро рискует меньше; необходима выдержка, чтобы поджидать быка, держа еще неразвернутую мулету в левой руке, отлично понимая, что если бык не клюнет на эту невеликую приманку, он доберется до тебя; далее, надо обладать отточенными навыками, чтобы вести мулету в сантиметре от рогов, причем голова животного должна быть по центру ткани, рука тореро выпрямлена в локте, разворачивается жестко, а туловище тем временем следует изгибу траектории атаки без смещения ступней. Этот пасс нелегко сделать без огрехов четыре раза подряд перед зеркалом в гостиной, где быков нет и в помине, а к седьмому повтору уже голова кружится. Есть масса тореро, кто так и не выучились выполнять его презентабельно. Чтобы сделать натураль отменно — не корчась, удерживая такую геометрию движения, когда рогу достаточно сдвинуться едва ли на один-два дюйма, чтобы распороть человеку живот; контролируя ход бычьей атаки рукой и запястьем, удерживая животное по центру ткани, останавливая его хлестким взмахом кисти ровно в нужный момент, да повторить все это три, а то и четыре, пять раз, — надо быть и тореро и артистом.

Фальшивку под видом натурали можно сделать правой рукой: для этого мулету расправляют кончиком шпаги и человек проворачивается на месте так, что бык следует за полуоборотом, который вместе с мулетой совершает тореро, а вовсе не за плавным движением руки и запястья. Есть немало праворуких пассов, которые обладают целым рядом достоинств, однако почти во всех из них ткань расправлена воткнутым в нее кончиком шпаги, чей эфес зажат в той же ладони, что держит и черенок мулеты, поэтому дополнительная ширина позволяет тореро пропускать быка на увеличенной дистанции, если он того захочет. Конечно, он может сделать это и ближе, но, как бы то ни было, у него появляется средство работать с быком на большем отдалении от себя, в отличие от человека, работающего с мулетой левой рукой, который такой возможностью не обладает.

Помимо натурали и печо, к фундаментальным пассам с мулетой относятся аюдадо, которые выполняются с утыканием кончика шпаги в ткань, удерживаемую противоположной рукой. Есть две разновидности, именуемые либо пор альто, либо пор бахо, в зависимости от того, проходит ли мулета, соответственно, над рогами или же под мордой быка.

Все пассы, в том числе полупассы (то есть когда бык проносится мимо человека не полностью), выполняемые с мулетой, обладают определенной целью. Ничто не изнуряет могучего и яростного быка сильнее, чем связка натуралей, которые, одновременно скручивая и утомляя его, заставляют охотиться за приманкой и тореро левым рогом, вынуждая следовать по траектории, которую выбрал для него человек, планирующий затем сократить дистанцию и убить. Бык, чьи шейные мускулы утомились недостаточно, чья голова по-прежнему посажена высоко, после серии аюдадо пор альто (двуруких пассов, выполняемых с мулетой и шпагой, когда мулета удерживается так высоко, что бык даже взбрыкивает передними ногами) значительно опустит голову. Если же он изнурен и, напротив, голову держит слишком низко, матадор может на время ее поднять тем же пассом, только модифицированным; при этом нельзя затягивать, иначе голова вновь упадет еще до того, как матадор сблизится для всаживания шпаги. Низкие пассы, выполняемые со взмахом и резким скручиванием мулеты, порой с медленным проносом и перекидыванием нижней кромки, а также быстрые возвратно-поступательные подергивания предназначены для быков, которые очень уж выносливы, прытки на ноги или для непосед, которых сложно заставить замереть в нужном месте. Такие пассы выполняют спереди, и мастерство матадора состоит в том, чтобы не потерять свое место возле головы животного, чтобы никогда не отступить дальше, чем требуется, плюс в учет берутся движения мулеты, которой он утверждает свое господство над животным, вынуждая его резко разворачиваться и быстро терять силы, при последующей фиксации в нужной позиции. «Непроскакивающий» бык — в смысле, который отказывается атаковать с известного расстояния достаточно мощно, чтобы, если человек не сходит с места и грамотно ведет мулету, проскочить мимо него на всю длину корпуса — это либо бык трусливый, либо до того изнуренный за время боя, что успел выдохнуться и больше не хочет нападать. Несколькими пассами на близкой дистанции, вкрадчиво, без чрезмерной закрутки быка, не заставляя его вывихивать ноги, искусный матадор способен внушить трусливому быку, что мулета — это не наказание, что он не пострадает, если ринется в атаку; другими словами, может превратить трусливого быка в некое подобие торо браво, подарив ему уверенность. Точно так же, работая аккуратно и мудро, тореро способен распалить быка, который утратил агрессивность, и выманить его из глухой обороны, заставить вновь перейти в наступление. Но для этого человек должен пойти на больший риск, поскольку единственный путь вдохнуть в обороняющегося быка уверенность и показать свое над ним превосходство, это работать как можно ближе, решительно вторгнуться на территорию быка — оставить лишь клочок под копыта, как выражается Бельмонте, — и, провоцируя атаку со столь близкой дистанции, тореро уже не успеет увернуться в случае просчета, у него не останется времени на подготовку пассов. Его реакция должна быть идеальной, и он должен знать быков. Если при этом он еще и изящен, можно быть уверенным, что это изящество врожденное, в нем нет нарочитости и фальши. Да, возможно принять картинную позу, когда рога к тебе еще несутся откуда-то издали, но ничего не выйдет, если ты стоишь между ними или двигаешься взад-вперед, придерживаясь спасительного пятачка возле загривка, когда выманиваешь быка мулетой, колешь его острием шпаги или черенком мулеты, побуждая развернулся, утомляя или, наоборот, подстегивая, когда он не хочет атаковать.

В корриде есть целое направление, в рамках которого изящество развивается в такой степени, что становится неотъемлемой стороной боя, где стараются в как можно большей степени устранить «проскоки» рога мимо живота человека; родоначальником и разработчиком этой школы был Рафаэль «Эль Галло». Эль Галло был слишком великим и тонко чувствующим артистом, чтобы стать универсальным тореро, и вот почему постепенно отходил от тех элементов боя, которые имели прямое отношение к смерти или могли ее причинить что быку, что человеку, но в особенности человеку. Следуя этому принципу, он разработал метод работы с быком, где изящество, зрелищность и подлинная красота движения вытеснили собой рискованный классицизм корриды в его личном понимании. Хуан Бельмонте просеял изобретения Эль Галло, взял из них нужное себе и скомбинировал с классическим стилем, в дальнейшем развив свою собственную революционную манеру. По части изобретательности Эль Галло не уступал Бельмонте, был изящнее и, обладай он холодной пылкостью и волчьей отвагой Бельмонте, свет не видывал бы тореро грандиознее. Следующим по близости к такому сочетанию был Хоселито, его брат, и единственный недостаток Хоселито заключался в том, что все в корриде давалось ему до того легко, что он с трудом находил способы передать эмоции, которые всегда присутствовали у Бельмонте из-за его очевидной физической ущербности, причем не только животному, с которым он имел дело, но и каждому, кто с ним работал, да и большинству из тех, кто за ним наблюдал. Ходить на Хоселито — все равно что мальчишкой читать про д'Артаньяна. За него и беспокоиться-то не надо, потому что он слишком ловок. Хоселито был слишком хорош, слишком одарен. Ему пришлось погибнуть, прежде чем люди сумели увидеть, что риск и в самом деле был. Но в том-то и дело, что суть величайшей эмоциональной привлекательности корриды заключена в ощущении бессмертия, которое испытывает тореро на пике первоклассной фаэны и которое он передает своему зрителю. Он творит искусство, и он же играет со смертью, подманивая ее ближе, ближе, ближе к себе; смерть, которая, как ты знаешь, таится в кончиках рогов, потому что в доказательствах у тебя лошадиные трупы, выложенные на песке и накрытые брезентом. Тореро передает чувство собственного бессмертия, и пока ты следишь за ним, оно становится твоим. И когда оно принадлежит вам обоим, он демонстрирует его истинность ударом шпаги.

Когда коррида для тореро столь же проста, как это было для Хоселито, зритель не сможет ощутить риск, в отличие, скажем, от выступлений Бельмонте. Даже если увидишь смерть такого тореро, погибнешь не ты, это будет скорее смертью богов. А вот Эль Галло был иным. Он был зрелищем в чистом виде. Без трагедийности, хотя ни одна трагедия не могла заменить его выступление. Но оно было блестящим лишь у него одного. Любые подражатели лишь демонстрировали, до чего порочна вся его манера боя.

Одним из изобретений Эль Галло был пасе дела муэрте, или «пасс мертвеца»1. Им он открывал свои фаэны, и большинство тореро переняли этот прием в качестве начального пасса для практически любой связки. Это единственный пасс в корриде, который может освоить кто угодно, лишь бы имелись стальные нервы, когда стоишь и ждешь приближения быка, и при этом он чрезвычайно зрелищный. Матадор сближается с быком и начинает его дразнить, заняв стойку в профиль; мулета расправлена кончиком шпаги и, стало быть, удерживается обеими руками, причем на уровне поясницы; в какой-то мере это напоминает стойку игрока в бейсболе, когда он сжимает свою биту, обернув лицо к питчеру. Если бык отказывается нападать, матадор делает в его сторону два-три шага и вновь замирает, ступни вместе, мулета широко развернута. Когда бык бросается в атаку, матадор не двигается, словно он и в самом деле покойник, пока бык не достигает мулеты, и в эту секунду человек начинает ее медленно приподнимать, а бык проскакивает мимо, причем зачастую аж взбрыкивает передними ногами в воздух, преследуя мулету, так что инерция уносит его в сторону от матадора. Прием несложный и безопасный, так как обычно он проводится в направлении естественной кверенсии быка, вот он и бежит туда как на пожар, а заодно, коли вместо небольшой приманки в виде алой тряпочки для натурали, к которой надо приковывать внимание животного, мулета развернута словно яхтенный парус, бык только ее и видит. Человек его не то чтобы контролирует или демонстрирует свое господство, он просто пользуется удобным случаем, оборачивая бычью атаку к собственной выгоде.

Эль Галло тоже был мастером изящных пассов, выполняемых перед бычьими рогами, обоюдоруких пассов, или с перекладыванием мулеты из руки в руку, порой проделывая это за спиной; пассов, которые начинались на манер натурали, но затем он проворачивался на месте, мулета обвивала его, и бык следовал за кружащейся кромкой; или он мог провернуться, сближаясь с бычьей шеей, после чего обогнуть животное с другой стороны; он делал пассы с колен, ведя мулету обеими руками и вынуждая быка разворачиваться по дуге; в общем, любые пассы, требующие великой уверенности в себе и отличного знания бычьей психологии, чтобы все вышло безопасно, и до же чего великолепно они смотрелись, явно доставляя удовольствие самому Эль Галло, хотя и были отрицанием истинной корриды.

Ныне выступающий Чиквело перенял значительную долю репертуара Эль Галло в части работы перед мордой быка. Висенте Баррера тоже выполняет эти приемы, однако его нервозное перебирание ногами и электрическая скорость исполнения не дают никакого представления об подлинном изяществе Эль Галло или мастерстве Чиквело, хотя надо отметить, что сейчас Баррера изрядно выправил свой стиль и манеру исполнения.

Вся эта причудливая работа предназначена для «непроскакивающих» быков или же для второй части фаэны, когда матадору предстоит показать свое господство над животным и собственное изобретательное изящество. Работать лишь перед мордой проскакивающего быка, какими бы зрелищными, утонченными или находчивыми ни были такие пассы, означает лишать зрителя подлинной составляющей корриды, когда человек минует рога в как можно более тесном и медленном контакте, не говоря уже о том, что нешуточная опасность самой фаэны подменяется серией изящных трюков, ценных лишь своим украшательством.

Тореро современности, кто целиком и полностью утверждает свое господство над животным посредством мулеты, кто укрощает его быстрее всех вне зависимости от того, смел бык или труслив; кто чаще всего выполняет классические и рисковые пассы, натурали левой рукой и пасе де печо, которые являются фундаментом искреннего боя, и при этом великолепен в живописной и утонченной работе перед рогами, так это Марсиаль Лаланда. В начале карьеры его стиль хромал, с плащом он корчился и скручивался под стать штопору, его натурали были отнюдь не натуральными, а нарочитыми, выполнялись по косой линии и смотрелись крайне неестественно. Он непрерывно совершенствовался, так что теперешний его стиль с мулетой великолепен, сам он изрядно укрепил здоровье, и сейчас, благодаря замечательному знанию быков и эрудированности, он способен дать адекватное, любопытное зрелище с любым быком, какой только выскочит из торил я. Марсиаль практически полностью избавился от той апатии, которая некогда была его фирменным знаком, перенес три тяжелых ранения, которые не только не сделали его трусом, а напротив, лишь прибавили смелости, так что его сезоны 1929, 1930 и 1931 годов были выступлениями отменного тореро.

Мануэль Хименес, Чиквело и Антонио Маркес: каждый из них способен выдать законченную, чистую и классическую фаэну с мулетой, когда бык не представляет трудности, а самому тореро удается справиться с нервами. И Феликс Родригес и Маноло Бьенвенида мастера мулеты, способны окоротить любого быка и пустить к собственной пользе бесхитростность и смелость несложного животного, однако у Родригеса в последнее время пошатнулось здоровье, а Бьенвениду, как я уже объяснял в другой главе, можно будет оценить лишь после первой серьезной раны, раз пока что неясно, как она скажется па его рефлексах, да и сможет ли он потом брать себя в руки. Висенте Баррера — компетентный укротитель быков, чей стиль несколько отдает трюкачеством при любых пассах, когда бык полностью проскакивает мимо, однако он упорно совершенствует свой метод работы и, если так дело пойдет дальше, может стать весьма удачным исполнителем. В нем есть задатки великого тореро. Он одарен, обладает врожденным чутьем корриды и способностью видеть картину в целом, у него исключительная реакция, он в отличной физической форме, однако долгое время находился во власти до того всеобъемлющего самоупоения, что для него было проще платить газетчикам, чтобы те превозносили его недостатки, нежели взглянуть правде в лицо и исправить их. Зрелищней всего он смотрится при работе перед мордой быка, особенно в одном из специфических аюдадо пор бахо, где он на манер Хоселито держит шпагу с мулетой опущенными вниз, а затем начинает проворачивать быка немножко смешными, но изящными закрутками, удерживая руки на отлете, будто нераскрытым зонтиком помешивает суп в котле.

Хоакин Родригес по прозвищу Каганчо — цыган и наследник Эль Галло, во всяком случае, когда речь идет об утонченности, зрелищности и склонности паниковать, однако в нем и на гран не найдется тех знаний о быках и принципах боя, которыми обладал Эль Галло. Каганчо умеет эффектно, словно статуэтка, позировать, отличается царственной неторопливостью и вкрадчивостью движений, однако при встрече с быком, который не позволяет ему держать ступни вместе и заранее готовить пассы, он выказывает отсутствие находчивости, так что когда бык не обладает полнейшей механической идеальностью, этот цыган впадает в панику и не подходит к животному ближе, чем на расстояние, когда быка касается лишь кончик черенка мулеты, удерживаемой в максимально вытянутой руке. Он принадлежит к тем тореро, кто, попадись им бык, внушающий уверенность, способен подарить тебе вечер, который никогда в жизни не забудешь, однако на него можно сходить семь раз кряду и увидеть такие ужимки, от которых пробирает омерзение ко всей корриде.

Франсиско Вега де лос Рейес, прозванный «Хитанильо де Триана»2, приходится двоюродным братом Каганчо и порой показывает отличную работу с плащом. Хотя ему недостает изящества Каганчо с мулетой, он куда более одарен и отважен с ней, пусть даже его стиль грешит фундаментальными оплошностями. Выполняя фаэну, он с трудом отделывается от быка, никак ему не удается отослать его достаточно далеко в конце каждого пасса, чтобы после разворота бык не слишком быстро начинал повторную атаку, и вот почему создается впечатление, что он постоянно вынужден отбиваться, да и неуклюжесть уже стоила ему многочисленных ран. Подобно Чиквело и Маркесу, он не очень-то здоров, силенок у него маловато, и хотя у публики нет никаких оснований давать поблажку высокооплачиваемому тореро по причине его неважного здоровья, раз уж закон не требует от него сражаться с быками, когда он не в состоянии этого сделать, физическая форма тореро — это одна из вещей, которые приходится учитывать при критической оценке его работы, даже если он не имеет права ссылаться на нее, оправдываясь перед платящим зрителем. Хитанильо де Триана неунывающе отважен, на арене демонстрирует врожденное чувство чести, однако его откровенно хромающая техника постоянно создает впечатление, что он вот-вот напорется на рог.

Уже после того, как я написал это про Хитанильо, он на моих глазах — случилось это воскресным вечером 13 мая 1931 года в Мадриде — был истерзан быком. До этого я не бывал на его боях более года, и, сидя в такси но пути на арену, я прикидывал, насколько сильно он мог измениться и до какой степени придется мне редактировать ранее написанные строки. Он прошелся на параде-ласео вальяжной, журавлиной походкой, темнолицый, похорошевший, улыбчивый всякому, кого узнавал в лицо, приблизился к баррере, где меняют парадный плащ на боевой. Выглядел образчиком здоровья, кожа смуглая, как табачный лист, без изъянов, шевелюра — что была в пятнах из-за обесцвечивания перекисью водорода, которой ему обрабатывали рану на голове, полученной в серьезной автодорожной аварии в тот год, когда я его видел последний раз, — вновь была черной, как эбеновое дерево, и лоснилась, как смола, на нем был расшитый серебром костюм, выгодно оттенявший всю эту чернявость и смуглость, и он казался очень довольным жизнью.

С плащом он выступил уверенно, работал им красиво и медленно; бельмонтовский стиль, с той лишь разницей, что был реализован длинноногим, узкобедрым и смуглым цыганом. Его первый бык был третьим по счету в той корриде, и, отменно показав себя с плащом, он понаблюдал за вонзанием бандерилий; затем, прежде чем выйти со шпагой и мулетой, знаком приказал своим бандерильеро подвести быка ближе к баррере.

— Ты там поаккуратней; он влево бодается, — сказал ассистент-шпажист, передавая мулету и оружие.

— Пусть бодается сколько хочет, разберемся, — сказал Хитанильо, извлекая шпагу из кожаного чехла, который тут же обмяк, и, выбрасывая в коленях длинные ноги, направился к быку. Он дал ему напасть раз и промчаться мимо в пасе де ла муэрте. Бык прытко развернулся, и Хитанильо встал боком, чтобы пропустить его слева, поднял мулету, после чего сам поднялся в воздух, широко разбросав ноги, так и не отпустив ткань, головой вниз, с левым рогом в бедре. Бык прокрутил его на роге и швырнул к баррере. Тот же рог нашел его, впился вновь, вскинул, опять приложил об доски. После чего, пока он там лежал, бык прободил его в спину. На все про все ушло менее трех секунд, и уже с того мига, когда бык вскинул свою жертву в первый раз, Марсиаль Лаланда бежал на помощь с плащом. Другие тореро широко развернули свои плащи, хлопая ими на быка. Марсиаль подскочил к его голове, вбил колено в морду, хлестнул по глазам, чтобы тот отстал от человека, и отскочил. Он бежал задом наперед, тряся плащом, бык за ним. Хитанильо попытался встать сам, не сумел, служители подхватили под руки, и он, мотая головой, поплелся с ними в медпункт. Первый бык ранил одного из бандерильеро, и врач возился с ним на операционном столе, когда втащили Хитанильо. Увидев, что сильного кровотечения нет, что бедренная артерия не задета, врач сначала закончил с тем бандерильеро, затем принялся за работу. Обе бедра получили по удару рогом, и в обоих случаях были разорваны четырехглавые и приводящие мышцы. А вот в ране на спине рог насквозь пронзил таз, оборвал седалищный нерв и выдернул его с корнем: так дрозд выдергивает червяка из влажной лужайки.

Когда его навестил отец, Хитанильо сказал: «Не плачь, папуля. Помнишь, какая жуткая была авария? Как они все каркали, мол, нам не выбраться? То же самое сейчас». Позднее он сказал: «Я сам знаю, что мне нельзя пить, но скажи им, пусть хоть рот мне увлажнят. Хотя бы капелькой».

Тем, кто утверждает, будто охотно готовы заплатить, чтобы увидеть бой, где бык проткнет человека, а не так, чтобы люди всегда убивали быков, надо было побывать на той арене, в том медпункте, а позднее в той больнице. Хитанильо выдержал еще июньскую и июльскую духоту плюс первые две недели августа, и в конечном счете умер от менингита из-за раны в основании спинного мозга. В день боя он весил сто двадцать восемь фунтов, а день смерти — тридцать шесть [Пятьдесят один и четырнадцать с половиной килограммов, соответственно.]; за лето он еще перенес трехкратный разрыв бедренной артерии, стенки которой ослабли из-за язв от дренажных трубок в бедре и лопались, когда он кашлял. Пока он лежал в больнице, туда поступили Феликс Родригес и Валенсия II чуть ли не с идентичными ранениями, и оба успели выписаться с заключением «годен», хотя раны даже не успели затянуться, а Хитанильо все держался. Его невезенье состояло в том, что бык швырнул его к доскам и боднул в спину, когда тело Хитанильо уперлось в нечто неподатливое. Лежал бы он на песке посредине арены, тот же удар рогом просто подкинул бы его в воздух, вместо того чтобы насквозь пробить кости таза. Те людишки, которые обещают заплатить, чтобы на их глазах погиб тореро, вполне получили бы искомое за свои денежки, если б видели, как бредил Хитанильо с воспаленным нервом в летний зной. Его было слышно на улице. Казалось преступлением поддерживать в нем жизнь, и, считай, ему куда больше повезло бы, если б он умер сразу после ранения, когда еще мог держать себя в руках и по-прежнему обладал мужеством, вместо того чтобы страдать от нарастающего ужаса физического и морального унижения, которое приносит с собой невыносимая боль, если она длится достаточно долго. Видеть и слышать человеческое существо в таком состоянии вполне, надо думать, способствует состраданию к судьбе лошадей, быков и прочих животных, но ведь для лошади всегда есть резкий рывок за ухо, чтобы натянулась кожа в районе шейных позвонков в основании черепа с последующим ударом пунтилъи в эти же позвонки — и все проблемы этого коня будут решены, он даже дернуться не успеет. Бык находит свою смерть не позднее пятнадцати минут после того, как человек заводит с ним игру, и получает все свои раны, когда он распален, когда в нем кровь кипит, а если уж человек почти не обращает на них внимания, когда сам находится в подобном состоянии, то вряд ли они так уж болезненны. Но до тех пор, пока человека держат за обладателя бессмертной души и доктора не дают ему умереть в обстоятельствах, когда смерть можно считать величайшим даром одного человека другому, именно человек будет подвергаться наибольшей опасности, так как о лошадях и быках уж точно позаботятся, будьте спокойны.

Эриберто Гарсиа и Фермин Эспиноса, он же Армильита Чико — два мексиканца, состоявшихся артиста с мулетой. Эриберто Гарсиа может посоперничать с любым, и в его работе нет той индейской холодности, которая столь характерна для бесстрастных, неэмоциональных выступлений большинства мексиканцев. Армильита же холоден; это смуглый индеец-коротышка со скошенным подбородком, неровными зубами, идеальным телосложением для тореро, когда ноги длиннее туловища, и он один из поистине великих артистов с мулетой.

Никанор Вильялта, заполучив быка, который атакует в лоб Достаточно уверенно, чтобы матадор мог держать ступни вместе, работает рядом с животным, постепенно распаляясь, входя в раж, сам начинает выписывать дуги, все ближе подставляя живот рогам, а своими удивительными запястьями, что управляют мулетой, заставляет и быка бегать вокруг себя кругами, раз за разом, пропускает его до того близко к груди, что бык порой задевает его плечом, а рога настолько близки к брюху, что после боя, в гостинице, на коже можно видеть следы, и это не преувеличение; я сам их видел, только решил было, что их оставили комельки бандерилий, потому что он пропустил быка так близко, что шкура испачкала ему рубашку кровью; но нет, это были следы оснований рогов, которые летали в такой близи, что мне приглядываться не хотелось. Когда он выполняет фаэну блестяще, это сплошной героизм; героизм и то волшебное запястье, которые заставляют тебя закрывать глаза на непревзойденную топорность, что он демонстрирует со всеми быками, не позволяющими ему держать ступни вместе. Великолепные фаэны Вильялты можно видеть в Мадриде; туда специально для него поставили больше торо браво, чем для кого бы то ни было еще. Всякий раз, когда ему достается сложный бык, можно не сомневаться, что Вильялта будет нескладным как богомол, но тут нельзя забывать, что эта неуклюжесть обусловлена его телосложением, а вовсе не трусостью. Из-за своих физических особенностей он умеет быть изящным, лишь поставив ступни вместе, и хотя неуклюжесть в случае изящного от природы тореро есть признак его паники, у Вильялты это означает всего лишь, что ему попался бык, для работы с которым он вынужден расставлять ноги. Но если увидишь бой, где у него получается держать ступни вместе, где при атаке быка он гнется словно деревце в бурю, где он заставляет его кружить вокруг себя вновь и вновь; где он входит в такое упоение, что встает на колени перед только что укрощенным быком и кусает ему рог — вот тогда простишь ему и шею, которой его наградил Господь, и мулету размером с простыню, и ноги длиной с телеграфный столб, потому как в странной смеси его телесных черт таится столько доблести и пундонора, что их хватит на дюжину тореро.

Каэтано Ордоньес, он же Ниньо де ла Пальма, был способен в совершенстве управляться с мулетой в любой руке, являлся великолепным исполнителем с великим артистическим и драматическим чутьем в фаэне, но уже не смог повторить былое, когда обнаружил, что быки не только катают на своей холке пять тысяч песет, но и носят в рогах неизбежную госпитализацию и весьма вероятную смерть. Песеты его интересовали, но он не хотел приближаться к рогам, в чьих кончиках таилась расплата. Чтобы прийти к человеку, смелость преодолевает короткое расстояние: от сердца до головы, но вот как далеко она уходит, не знает никто; может, в кровопускание, или в женщину, но куда бы она ни уходила, в этот период лучше не заниматься корридой. Порой ее возвращает новая рана; первая приносит с собой страх смерти, а вторая может забрать его, или бывает так, что страх смерти забирает какая-то женщина, а другая женщина его возвращает. Тореро остаются в деле, опираясь на свои навыки, знания, умение ограничить риск и надежду, что смелость все-таки вернется, что она порой и проделывает, хотя в большинстве случаев нет.

Ни Энрике Торрес, ни Викгориано Роже (Валенсия II) так и не овладели мулетой по-настоящему, и как раз это не пускает их дальше, раз уж оба способны, если оказались в ударе, показать себя замечательными артистами с плащом. Луис Фуенгес Бехарано и Диего Маскарян, он же Фортуна, очень храбры, очень подкованы в своей профессии, способны укротить трудных быков и показать компетентное выступление с любым животным, но только вот стиль у них тяжеловесный и ничем не выделяющийся. Фортуна более старомоден, нежели Бехарано, чья манера есть всего лишь дурная современная мода на трюкачество, однако оба не уступают друг другу в храбрости, профессионализме, удивительном везении и отсутствии гениальности. Это матадоры, на которых есть смысл ходить в случае заурядных или трудных быков. Там, где стилисты ничего не станут предпринимать, они дадут тебе компетентный бой со всеми дешевыми потугами на сенсационность и театральность, куда будет подмешана пара-другая подлинно эмоциональных моментов. Из тройки наилучших убийц в корриде, а именно, Антонио де ла Аба (Сурито), Мартин Агуэро и Маноло Мартинес, лишь Мартинес способен дать некое подобие фаэны с мулетой, и ее успех целиком продиктован его смелостью и рискованностью, а не подлинным умением обращаться с этим куском саржи.

Из остальных тридцати четырех полных матадоров в строю лишь несколько имен заслуживают упоминания. Среди них Андрес Мерида из Малаги: высокий цыган с отсутствующим выражением лица, гений по части плаща и мулеты, и единственный тореро из всех мною виденных, кто на арене смотрится совершенно отвлеченно, будто размышляет о каких-то очень далеких и не относящихся к корриде вещах. Он склонен к припадкам ужаса до того полного и всеобъемлющего, что для них не найдется подходящего слова, но если бык не лишает его уверенности, зрелище может выйти чудесным. Из троицы настоящих цыган — Каганчо, Хитанильо де Триана и Мерида — больше всех мне нравится Мерида. Он столь же изящен, что и остальные, но с неким оттенком гротескности, которая в сочетании с характерным рассеянным видом является в моих глазах наиболее привлекательной чертой у всех цыган на арене после Эль Галло. Самый талантливый из них — это Каганчо. Хитанильо де Гриана обладает самой большой отвагой и честью. Прошлым летом я от нескольких человек в Малаге слышал, что Мерида в действительности не цыган. Если это правда, его дар подражания превзошел оригинал.

Сатурио Торон — великолепный бандерильеро, очень храбрый, обладатель наихудшей, самой невежественной и опасной манеры работы в качестве матадора из всех, кого я видел. Поработав в роли бандерильеро, он в 1929-м принял шпагу начинающего матадора и показал славный сезон благодаря личной доблести и редкостной удаче. В 1930-м был официально переведен в полные матадоры в Памплоне при поручительстве Марсиаля Лаланды, и на третьем же бою получил серьезное ранение. Если его вкус улучшится, он, возможно, сумеет очистить свой стиль от провинциальной вульгарности и поймет, как именно надо сражаться с быками, но, судя по тем его выступлениям, что я видел в 1931-м, его беды непоправимы, так что я могу лишь надеяться, что быки его не погубят.

В этом перечне тех, кто начал, обещая стать замечательным матадором, и закончил неудачами или трагедиями, двумя важнейшими причинами поражения, если не считать злосчастья, являются отсутствие артистизма, которое не восполнить одной лишь доблестью, и страх. Два поистине храбрых матадора, которые тем не менее потерпели фиаско в карьере из-за скудности своего репертуара, это Бернард Муньос, он же Карничерито, и Антонио де ла Аба по прозванью Сурито. Еще один настоящий храбрец, причем с более богатым репертуаром, чем у этих двоих, так что он может чего-то добиться, хотя ему несколько мешает невысокий рост, это Хулио Гарсиа, он же Пальменьо.

Помимо Доменико Ортеги, о ком я уже писал в другом месте этой же книги, к новым матадорам, обладающим хоть какой-то репутацией, относится и Хосе Амрос с его характерным «резиновым» стилем — позволяющим ему как бы вытягиваться подальше от быка, словно его сделали из эластичных лент — и вечным второсортным рейтингом, если не считать его уникальной «резиновости»; Хосе Гонзалес, прозванный Мексиканским мясничком, тореро-индеец, воспитанник школы бесшабашных сорвиголов, которые едят быков живьем, и хотя он чрезвычайно отважен, неплохо работает с бандерильями, талантлив и очень эмоционален, он не задержится с нами надоАго, если с матерыми быками будет идти на тот же риск, какой демонстрирует с молоденькими бычками, а поскольку он приучил своего зрителя к столь ярким сенсациям, то практически наверняка потеряет популярность, когда перестанет отчаянно рисковать; ну и самый многообещающий из всех новых имен — это Хесус Солорсано. Хесус, или Чучо (это уменьшительная форма его имени, если вы не знали), родился в Мексике, но не индеец; он состоявшийся тореро, отважный, артистичный, эрудированный, съевший собаку во всех аспектах своей профессии, за исключением одной мелочи, а именно дескабельо, то есть добивающего удара, и при этом полностью лишен индивидуальности. Такой недостаток трудно анализировать, но как минимум возникает впечатление, что он состоит из своего рода виноватой, робкой, несовершенной, нахохленной манеры держаться, когда Хесус не имеет дело с быком напрямую. Среди тореро бытует поговорка, что страх лишает характера, в смысле, если тореро дерзок и самонадеян, или же уравновешен и элегантен, страх отбирает эти черты; но Хесусу, похоже, и терять-то нечего. И все же, работая с быком, в котором уверен, он идеален во всем, что делает; так, он вонзил лучшую пару бандерилий, двигаясь к нему медленно, шаг за шагом на манер Гаоны, выполнил лучшую и самую медленную работу с плащом, выдал самую близкую и наиболее эмоциональную фаэну с мулетой из всех, что я видел за весь сезон 1931 года. Отрицательная сторона его манеры заключается в том, что, блестяще отработав с животным, стоит ему отойти от него на шаг, как его тут же охватывает понурая апатия, а лицо застывает маской; как бы то ни было, он чудесный тореро, обладающий эрудицией, великим искусством и доблестью.

К двум другим новым матадорам принадлежат Хосе Мехьяс по прозвищу Пепе Бьенвенида, младший брат Маноло, причем он смелее и более склонен входить в запал, нежели его старший брат, обладает широким и зрелищным репертуаром, очень привлекательной самобытностью, однако уступает Маноло по части артистизма, знаний о безопасном установлении господства над быком, хотя со временем это может к нему прийти; и Давид Лисеага, молодой тореро-мексиканец, который неизмеримо опытен с мулетой, не обладает ни стилем, ни навыками работы с плащом, и, как ни странно для мексиканца, посредственен с бандерильями. Это я пишу заочно, на основе мнения людей, которым доверяю, они-то его видели, а вот я еще нет. В 1931-м он выступил в Мадриде лишь дважды; один раз в качестве новильеро, но в тот день я ездил в Аранхуэс на Ортегу, и еще раз в октябре, при посвящении в полные матадоры, когда я уже покинул Испанию. Но он весьма популярен в Мехико, и желающие узнать его поближе наверняка смогут сделать это в Мексике зимой.

В этот перечень я не включил ни одного «феномена», не рассматривал тех, кто еще не заработал право получить оценку. А феноменов в корриде всегда предостаточно. К моменту выхода этой книги из печати появятся новые. Орошаемые газетной шумихой, они выскакивают как грибы в каждом сезоне, имея за плечами один-единственный стоящий вечер в Мадриде, да и то с быком, который к ним хорошо отнесся; но облетающий к полудню маков цвет можно считать монументом долговечности в сравнении с этими одноразовыми тореро. Лет через пять, питаясь через раз, хотя тщательно следя за своим единственным чистым костюмчиком для кафе, они будут рассказывать, как однажды в Мадриде обставили самого Бельмонте. И может статься, не соврут. И ты спросишь: «Ну а прошлый-то раз как все прошло?» «Да просто не повезло с последним ударом. Проклятая невезуха», — скажет бывший феномен, а ты ему: «Жаль. Впрочем, никакой удачи не хватит всех быков перебить», а перед глазами у тебя возникнет этот «феномен», взопревший, побелевший, чуть ли не блюющий со страху, не в состоянии ни взглянуть на рог, ни подобраться к нему ближе; на песке пара шпаг, кругом разбросаны плащи, он торопился по косой к быку, молясь, чтобы шпага угодила в нужную точку, на арену летят подушечки с трибун, а ассистенты уже готовы вмешаться, чтобы отвлечь быка. Вот уж действительно «не повезло с последним ударом». Это случилось года два назад, и с тех пор он ни разу не выступил, кроме как по ночам в постели, когда он просыпается весь в поту и ужасе; не выйдет он вновь сражаться, пока голод не погонит его на арену, да и то, раз уж все знают, что он труслив и никчемен, ему придется согласиться на быков, от которых отказались все прочие, и если он все-таки заставит себя пойти на какой-то приличный прием, то быки — коли он потерял форму от растренированности — его попросту прикончат. А может, ему вновь «не повезет с последним ударом».

В Испании насчитывается под семьсот семьдесят неудачливых тореро, которые до сих пор пытаются выступать со своим искусством; среди них есть одаренные личности, потерпевшие фиаско из-за страха, найдутся и просто бесталанные смельчаки. Если тебе не повезет, то на твоих глазах кто-то из этих смельчаков погибнет. Летом 1931-го я видел корриду с очень крупными, очень быстрыми, пятилетними быками и тремя стажирующимися матадорами. Старшим по продолжительности карьеры был Альфонсо Гомес по прозвищу Финито де Вальядолид, ему было за тридцать пять, с весьма привлекательной внешностью, полнейший неудачник в профессии, но обладавший достоинством, эрудицией и храбростью, выступавший в Мадриде десять лет кряду и ни разу не заинтересовавший публику, чтобы обосновать перевод из новильеро в полные матадоры. Следующим по старшинству шел Исидоро Тодб, именуемый Алькалареньо II, тридцати семи лет, ростом чуть выше пяти футов [Около 153 см.], неунывающий крепыш-коротышка и кормилец четырех детей, не считая овдовевшей сестры и собственной жены, которых он содержал на деньги, зарабатываемые на быках. Из всех качеств тореро у него имелась одна только храбрость, да еще та особенность, что низенький рост, не позволивший стать успешным матадором, сделал его своего рода курьезом, который-то и привлекал публику. Третьим шел Мигуель Касьельес, законченный трус. Впрочем, это скучная и мерзкая история, от которой в памяти осталось лишь, как именно погиб Алькалареньо, а было это настолько дико, что, как я сейчас понимаю, писать о его смерти надо только там, где без этого категорически не обойтись. К примеру, я совершил ошибку, рассказав об этом собственному сыну. Когда я вернулся домой с корриды, он пристал с расспросами, мол, что да как там было, вот я и свалял дурака, рассказал ему, что видел. Он ничего не сказал, только спросил, не погиб ли Алькалареньо потому, что был маленький. Он сам был маленький. Я ответил, да, он был маленький, но еще потому, что не умел делать «крест» мулетой. Если на то пошло, я не говорил сыну, что он погиб, только пострадал, на это-то у меня ума хватило. И тут в комнату вошел кто-то еще, кажется, это был Сидни Франклин, и сказал по-испански: «Он умер».

— Но ты же не сказал, что он умер, — сказал мальчик.

— Я не был уверен.

— Мне не нравится, что он умер, — сказал мальчик.

На следующий день он сказал:

— У меня из головы не выходит тот человечек, которого убили, потому что он был такой маленький.

— Не надо, перестань, — сказал я, в тысячный раз в жизни желая найти способ стереть произнесенные мною слова. — Глупо думать о таких вещах.

— Я не пытаюсь о них думать, только хочется, чтобы ты мне этого не рассказывал, потому что я его вижу каждый раз, когда закрываю глаза.

— А ты думай лучше про Пинки, — сказал я. Так звали одну лошадь в Вайоминге. В общем, некоторое время мы старательно обходили тему смерти стороной. Зрение у меня было такое, что я не мог читать, и вслух читала моя жена. Это был Дэшиел Хэммет, его самый кровавый роман на ту пору, «Проклятье Дейнов», и всякий раз, тогда господин Хэммет приканчивал персонажей, то поодиночке, то целыми горстями, взамен слов «убил», «перерезал глотку», «вышиб мозги», «размазал по стенке» и так далее, она кхе-кхе-кала, так что вскоре комизм этого кхекхеканья так понравился нашему мальчишке, что однажды он заявил: «А помнишь того дяденьку, которого кхекхекнули, потому что он был маленький? Я про него уже не думаю». И я тогда понял, что пронесло.

За 1932 год в полные матадоры произвели четырех человек, из которых двое заслуживают упоминания в качестве возможных претендентов на что-то стоящее, еще один был просто курьезом, ну а четвертого, пожалуй, можно списать как феномен. Тех двоих зовут Хуанито Мартин Каро по прозвищу Чиквито дела Аудиенсиа, и Луис Гомес, он же Эль Эстудианте. Двадцатилетний Чиквито вундеркинд: он сражается с быками с двенадцати лет. Элегантный по стилю, очень изящный, грамотный, эрудированный и компетентный, он обладает внешностью хорошенькой девицы, однако на арене с полной серьезностью дает понять, кто здесь хозяин, и ничего женственного в нем нет, если не считать мордашки, да впрочем, оно куда лучше, чем, скажем, понурый, будто кнутом побитый Ч и квело. Что касается недостатков, то хотя его работа грамотна и красива, она все же холодна и бесстрастна; он сражается с быками с таких давних пор, что напоминает осмотрительного и благоразумного матадора-ветерана на закате карьеры, а вовсе не мальчишку, который должен ставить на кон все, чтобы взошла его звезда. Однако он полон ума и замечательного артистизма, так что будет любопытно следить за его профессиональным ростом.

«Эль Эстудианте» Луис Гомес — молодой студент-медик с проницательными глазами, смуглым, симпатичным лицом и телосложением, которое можно, наверное, считать модельным образцом для только что состоявшегося матадора, обладатель грамотного модернистского стиля в духе неоклассицизма, когда речь заходит о плаще и мулете; убивает он быстро и грамотно. После трех сезонов боев в провинции летом и изучения медицины в Мадриде зимой, он дебютировал прошлой осенью в столице в качестве новильеро, добившись большого успеха. В марте 1932-го был произведен в полные матадоры в Валенсии на корридах в Сан-Хосе и, по словам тех афисьонадо, мнению которых я доверяю, он был очень хорош и продемонстрировал многообещающую технику, хотя, говоря о мулете, его отвага и сильное желание показать фаэну порой доводили до крайне опасных ситуаций, о которых он и не догадывался и спасался лишь за счет редкостного везенья и отличной реакции. Со стороны казалось, что он решительно утвердил свое превосходство над быком, но лишь слепая удача выручала его не раз и не два; однако благодаря уму, внутреннему достоинству и хорошему стилю у него есть все шансы стать настоящим матадором, если удача пребудет с ним на протяжении всего первого профессионального сезона.

Альфредо Коррочано, сын Грегорио Коррочано, весьма влиятельного критика монархистской ежедневной газеты «Эй.Би.Си.», представляет собой матадора, созданного по заказу его отца, а воспитателем и наставником выступил Игнасио Санчес Мехьяс, чьим шурином был Хоселито, которого Коррочано подвергал столь резким и желчным нападкам в сезон, когда случилась его смерть. Альфредо смуглый, худощавый, высокомерный и дерзкий мальчишка с физиономией, где читается что-то бурбонское, словно смотришь на Альфонсо XIII в отрочестве. Образование получил в Швейцарии, учился матадорскому ремеслу на испытаниях телят и племенных экземпляров на фермах близ Мадрида и Саламанки под руководством Санчеса Мехьяса, а также своего отца и всех его лизоблюдов. Около трех лет выступал как профессионал, сначала с ребятами Бьенвениды в качестве вундеркинда, последний год уже как полный новильеро. Благодаря протекции папаши его мадридский дебют вызвал бурю эмоций, и он на себе испытал горечь нападок со стороны врагов отца, которых тот приобрел своим зачастую удивительно метким и хлестким сарказмом, а кроме того, его ненавидели за то, что он был сыном преуспевающего роялиста, и пеняли, мол, выходя на арену, ты отбиваешь хлеб у детей из нищих семейств. Вместе с тем такая шумиха в прессе и любопытство публики были ему только на руку, так что на трех мадридских выступлениях в качестве новильеро он вел себя надменно, дерзко, совсем как зрелый мужчина. Проявил себя отличным бандерильеро, великолепным доминатором с мулетой, выказал эрудицию и прозорливость в обращении с быками, но провалил работу с плащом, а уж при убийстве вообще ничего не смог сделать, даже дать животному достойную смерть. Альтернативу прошел в 1932-м в Кастельоне-де-ла-Плана, на первой же корриде того сезона, и, по свидетельству моих корреспондентов, ничуть не изменился с тех пор, как я его видел, если не считать попыток избавиться от вульгарной склонности подменять зрелищными трюками подлинные вероники с плащом, которые являются единственным средством проверки хладнокровия и артистизма у тореро. Его карьера настолько курьезна, что за ней будет любопытно проследить, хотя, как мне кажется, если он не научится убивать, публика к нему охладеет, едва иссякнет чувство новизны, которое столь настойчиво эксплуатировал его отец.

Викториано де ла Серна был тем молодым новильеро, кто выполнил необходимое условие, чтобы считаться феноменом, а именно, в сентябре 1931-го показал отличный вечер в Мадриде. Им заинтересовались, принялись рекламировать, демонстрировать под Мадридом на специально отобранных небольших бычках, с которыми опасность сведена к минимуму, и триумфальное реноме, сделанное ему в основном силами столичных обозревателей, помогло привлечь зрителя; затем, в самом конце сезона, он вторично выступил в Мадриде, на сей раз уже полным матадором. В результате он блестяще доказал, что с церемонией поторопились, что он еще сыроват, недостаточно подкован в профессии, нуждается в шлифовке и большем опыте, прежде чем сможет надежно управляться со зрелыми быками. В текущем сезоне у него есть кое-какие контракты, подписанные в прошлом году, еще до мадридского фиаско, однако, несмотря на безусловный природный талант, чрезмерно раннее выдвижение в полные матадоры, кажется, поставило его на скользкую дорожку, которая и так уже отлично смазана всеми теми феноменами, кто до него прокатился по ней в забвение. На самбм исполнителе лежит куда меньше вины, чем на его эксплуататорах, и, как всегда, я надеюсь, что не прав и что он каким-то чудом освоит свое ремесло, пока сам же выступает в нем под видом мастера, но ведь это настолько наглый обман зрителя, что пусть даже матадор и учится своей профессии по ходу дела, публика редко его прощает, и когда он наконец обзаводится всем, чем нужно, его уже не хотят видеть.


Примечания

1 Если переводить с испанского дословно, то это «пасс смерти». «Пасс мертвеца» будет пасе дель муэрте.

2 «Цыганенок из Трианы».(исп.)



 






Реклама

 

При заимствовании материалов с сайта активная ссылка на источник обязательна.
© 2022 "Хемингуэй Эрнест Миллер"