Папоров Хемингуэй на Кубе биография Кайо Конфитес

Я должен все хорошенько обдумать, чтобы не вышло ошибки.
Никаких ошибок. Ни одной.
Что ж, теперь, по крайней мере, у меня есть о чем подумать.
Есть что делать и есть о чем думать,
а не только сидеть и гадать, чем это кончится.
Эрнест Хемингуэй «Иметь и не иметь»

В конце сентября Озирис одевает Гавану в особенно яркую изумрудную мантилью.

Обремененная более чем четырехмесячным летним зноем, истомившаяся природа радостно встречает первые дожди вспышкой зелени, омолаживается, чтобы в ноябре — январе приглушить свой бег, затаиться, незаметно поменять листву и, набросив на ствол деревьев очередной виток, начать новую жизнь в новом году.

Тогда, особенно ближе к вечеру, в голубом небе, бесконечно нежном, в преддверии неистового буйства неизбежных циклонов, начинают свою цветную вакханалию невообразимые гигантские облака. Они еще не созрели, не отягощены, не изливают влаги. Но оставляют в памяти неизгладимое впечатление. Гаванские закаты неповторимы.

В сознание навсегда врезаются разительные контрасты бирюзы, индиго, изумруда, охры и кармина — неба, моря, растительности, солнца и земли. Воздух становится наипрозрачнейшим и превращает Гавану в одно из наиболее фотогеничных мест нашей планеты.

В середине дня, однако, еще жарко. Лавровишни, листва которых схожа с свежевыкрашенной кладбищенской жестью, ряды разноцветных олеандров, величавые, гладкоствольные королевские пальмы — не шелохнутся. И автомашины, лениво шурша скатами по мягкому асфальту, двигаются с до отказа опущенными стеклами.

По 41-й авениде и 100-й улице в сторону Марианао, отдаленного городского района, торопятся «бьюики», «линкольны», «паккарды». По 51-й авениде в том же направлении от центра движутся «шевроле», «плимуты», «десото», среди которых обращают на себя внимание нарушающие правила уличного движения полицейские «форды».

И те и другие держат путь к одному и тому же особняку, но с разными целями. Вместительный дом скрыт в зелени парка, обнесенного высокой железной изгородью, вдоль которой уже стоит вереница автомобилей.

Сидящие в машине возбуждены. Одеты они в штатское, но осанка, жесты, короткие, предельно четкие суждения выдают в них людей, умеющих носить мундиры.

Почти у каждого в кобурах, у кого под мышкой, у кого за поясом или просто в заднем кармане брюк, тяжелые, крупнокалиберные пистолеты. На полу отдельных машин, как одной, так и другой групп, лежат автоматы с вогнанными в магазины обоймами.

У последнего поворота к особняку машины встречаются, пассажиры узнают друг друга, хватаются за оружие, но сдерживают себя. Первая автоматная очередь раздается с противоположной стороны улицы. И тут же слышится крик:

Хлопают дверцы, выпрыгивают люди. Кто прячется, кто на ходу стреляет. Одни бегут в дом, другие выскакивают из него, скрываются за деревьями, третьи короткими перебежками приближаются к входу в сад. Звуки выстрелов, вой сирен, звон разбитого стекла, дробный цокот о камень, железо, асфальт и посвист пуль заставляют каждого действовать не раздумывая.

Брюнет с усиками Кларка Гейбла, в богатой соломенной шляпе, методично выпускает пулю за пулей из своего пистолета-автомата системы «браунинг». Расстреляв обойму, брюнет оглядывается и тут же переламывается, поднимается на цыпочки и, обдирая плечо нарядного костюма о корявый ствол гледичии, ничком валится в клумбу. Глаз еще видит красное пятно придавленного цветка астры. Оно разрастается в огромный земной шар, который брюнет, как глобус, охватывает руками... И замирает.

На улице невидимый перфюратор пропарывает бок синего «линкольна», из последней дырки тугой струей хлещет на мостовую бензин.

За мощным телом черного лакированного «кадиллака» укрываются двое. Тот, кто помоложе, просит:

— Не спеши, Луис Карлос! Я ведь тоже умею стрелять! — отвечает тот, кого назвали полковником, плотный мужчина с гладко зачесанными, блестящими и седеющими у висков волосами.— Где твой автомат?

— Однако и кретин ты, Луисито! — Полковник выхватывает из-под жакета никелированный плоский пистолет и швыряет его.— Держи! Это подарок твоего отца! — Оружие легко скользит по гладкой поверхности керамической плитки, которой выложен тротуар.

Луис Карлос хватает пистолет, лихорадочно отводит затвор, досылает пулю в ствол и змеей заползает под колеса «кадиллака». Из-за переднего колеса он видит, как на углу от полицейского «форда» отделяется фигура и скрывается за деревом. Луис Карлос долго целится в ствол и посылает пулю в тот самый миг, когда человек отделяется от дерева. Еще шаг, но уже в сторону дома, и губы раненого шепчут: «Аве Мария, спаси и помилуй! За что? Мерседес, любимая, прости!» Человек опускается на ступеньки, прижимает колени к груди. По гладковыбритому подбородку на кремовый пиджак сбегает алая струйка крови.

На улицу вылетает оранжевый «шевроле». По нему мгновенно открывают плотный огонь. С крыши особняка строчит ручной пулемет. «Шевроле» вихляет — пробита шина — и врезается в изгородь на противоположной стороне улицы. Из машины выскакивают четверо и валятся на землю. Новая автоматная очередь. Один мертв, двое ранены, тот, что был за рулем, укрывается под колесами и видит ноги лежащего метрах в сорока Луиса Карлоса. Очередь из «смит-и-вессона» — и сердце полковника, которому молодой человек приходится племянником, сжимается от боли от вопля, несущегося из-под «кадиллака».

За углом разгорается второй очаг сражения. Туда подъезжают все новые и новые машины. Звуки выстрелов уже доносятся и с параллельной улицы. В перестрелке принимают участие не менее пятидесяти человек. Сквозь выстрелы слышны проклятья и стоны...

Тем временем в «Ла Вихии», искупавшись в бассейне, хозяин и его всегдашние гости по средам Хосе Луис Эррера, его брат Роберто и дон Андрес пьют перед обедом аперитивы.

Хосе Луис ростом не уступает Хемингуэю. Он сухощав и жилист. На крупной голове его выделяются высокий лоб и большие мясистые уши. Глаза то и дело улыбаются, пухлые губы обнажают ровный ряд здоровых крепких зубов с заметной щелочкой посередине. Длинные руки заканчиваются проворными, пребывающими в постоянном движении пальцами.

— Нет, что ни говори, Эрнесто, а все же воздержание — залог успеха даже для таланта! — Хосе Луис нагибается к креслу хозяина.

— Воздержание? Отравиться можно,— Хемингуэй оборачивается в сторону радиолы, где дон Андрес в своей неизменной черной сутане и Роберто в рубашке навыпуск спорят по поводу пластинки, которую следует поставить.— И как ходить будешь? Разбухнут — вообще соображать перестанешь!

— Ты шутишь. А я серьезно! Сегодня 210 на 120. Намного лучше, чем неделю назад. Ты думаешь, это благодаря молитвам дона Андреса? Соблюдаешь режим, диету, норму,— доктор стучит пальцем по стаканчику с хересом.— Спасибо Патрику! Через месяц забудешь о волнениях — уверен, войдешь в колею. Только слушайся меня. Исполняй...

— Как в богадельне! Лучше скажи, когда снова смогу работать? Прежнего нет! Раньше были уверенность, сила и легкость... Я... я обладал самым богатым словарем — все критики признавали — и двумя, а когда надо было, и тремя дыханиями! А теперь. Фео, над каждым словом дышу, как марлин, вздернутый на борт «Пилара». Рене! — Хемингуэй слышит движение в столовой.

В гостиной появляется молодой мулат в хрустящем белоснежном кителе официанта.

— Мисс Мэри, миссис Полин, Пат и Гиги заканчивают десерт. Я накрыл им в бунгало. Потом собираются взять Хуана и немного прокатиться по шоссе.

— Ему совсем хорошо, Папа! — Рене счастливо улыбается.

— Ладно! Ладно, я рад не меньше твоего. Иди и, как накроешь, зови нас. Так что, Фео, не знаешь? Не можешь во мне разобраться. Да... Рак — самый загадочный знак во всем Зодиаке! Он находится под покровительством Луны. Она неимоверно обостряет его чувствительность— он кажется окружающим странным и непонятным. Мы, Раки, обладаем тонким нервным устройством, интуиция наша не имеет границ! Мы живем по особым, своим законам, другим непонятным.

— Я не верю в это, Эрнесто,— Хосе Луис несколько раз втягивает воздух, стремясь высосать застрявший в щербинке кусочек соленого миндаля.— Беда твоя, возможно, в том, что ты наполовину Рак, ты граничишь со Львом — центральной фигурой Зодиака. Но все это чепуха!

— Не говори так, Фео! Далеко не чепуха! Рожденные под знаком Рака — люди порядочные, верные друзья, интересные собеседники. Все это, все во мне есть. Ты же сам видишь!

Хосе Луис отхлебывает глоток вина, вспоминая, какие качества еще приписывают Раку: «Ему чужда логика. То, что для других пустяк, вырастает у него в трагедию. Рожденные под этим знаком часто раздражают других, возникают конфликты. Они инфантильны и вызывают к себе сожаление, любят природу и уединение».

— Мы обладаем тонкой интуицией, терпением, требовательностью к себе.

— Особенно ты! Требователен... Ну, уж это, извини,— прокол! — Хосе Луис расстегивает ворот рубахи еще на одну пуговицу.

— А что? Сомневаешься... Проверь! Подавляющее большинство мыслителей, ученых, знаменитых музыкантов — это наш тип.

— Ты же не захотел стать музыкантом. Возможно, матушка твоя была права. Составил бы конкуренцию Пабло Касальсу. Ученый, мыслитель! Мыслитель — тоже хорош — местами... Не будешь соблюдать режим, диету, мои предписания — совсем никудышным станешь. Выброси из головы, прошу тебя, все, что было. То ушло! Думай о будущем, не ссорься с Мэри. Идем! Нас, кажется, ждут более вкусные дела!

— Ты злой, Фео, не только уродливый! Скоро будешь импотентом! Припомнишь свои проповеди.

— Наконец! А то уже норму собирался нарушить. Дон Андрес, небось сосет под ложечкой и глисты одолели. На столе твои любимые черные крабы под русским соусом!

Пол столовой, куда переходят Эрнест и его гости, небольшой продолговатой, но очень светлой комнаты, выстлан темно-бордовым кафелем. В центре деревянный стол на шесть персон. Легкий, на двух скрещенных ножках. Место Хемингуэя — во главе стола, лицом к гостиной и главному входу в дом, спиной к стеклянному выходу на веранду с экзотическими растениями.

По обеим сторонам входа этажерки с кофейными и чайными сервизами. Над ними высокие, узкие оконца. На стене, ближе к двери,— две изящные головки длиннорогих африканских газелей томпсон. По левую руку хозяина дверь на кухню и множество окон — создается впечатление, что вся стена из стекла. В оконном проеме — огромные, ветвистые рога оленя гуапити. На сторонах арки, соединяющей столовую с гостиной, чучела голов небольших американских косуль.

Вдоль сплошной стены низкий столик для хрустальных ваз, три стула с кожаными сиденьями, деревянный шкаф для обеденных сервизов, фужеров и рюмок. На шкафу два мельхиоровых подсвечника, на три свечи каждый. Над ним картина Хуана Миро, известного испанского художника, друга Хемингуэя, с которым писатель познакомился в Париже еще в 1921 году. Полотно в легкой раме размером 48 с половиной на 55 с половиной дюймов — знаменитая «La masia»¹, что означает на каталонском языке «загородный дом, дача, финка»,— «обладает всем, что ощущаешь и чувствуешь, находясь в Испании»,— считал Хемингуэй. «Я не поменяю «Загородный дом» ни на какую другую картину мира»,— писал он в 1934 году на страницах журнала Carriers dar.

Любопытна история появления этой картины в доме Хемингуэя.

Встретились Хемингуэй и Миро в дни, когда последний питался одной сардинкой в день, а первый, отказавшись от денежных предложений модных американских журналов,— пакетом жареных ломтиков картофеля и чашечкой кофе. Зато Хемингуэй был свободен, утверждал: «...весь Париж принадлежит мне, а я принадлежу этому блокноту и карандашу», и всем восхищался, и любил все, что его окружало. Увидев «Загородный дом», он тут же, не задумываясь, признался, что «по уши» влюблен в полотно Хуана и готов стать на углу, рядом с «Мулен Руж», и с протянутой рукой собрать сумму, которую запросит художник.

Миро, отказавший за день до этого известному коллекционеру, который хорошо платил, был растроган и покорен столь неподдельным восхищением. Художник, «человек наиболее чистый, целомудренный после Руссо», как истый каталонец, предложил бросить кости и, проиграв, согласился отдать свое творение Эрнесту за 5 тысяч франков в рассрочку.

С тех пор цена на эту картину Миро возросла в четыре, в сорок, четыреста и в четыре тысячи раз. В 1961 году «Масиа», которая тогда находилась уже на стене Музея современного искусства в Нью-Йорке, стоила четверть миллиона долларов.

По правую сторону от картины, запечатлевшей «наиболее синее, чистое и веселое небо Таррагоны», украшала стену голова пятнистой антилопы орекс с прямыми, как две шпаги, рогами. По левую — гордость дома, чучело головы великолепного куду, волнообразные рога которого в свое время заставили поволноваться фашистского правителя Италии.

В 1934 году голова этого куду, добытого Эрнестом во время только что проведенного сафари, экспонировалась на выставке в Найроби и заняла там второе место. Более других она понравилась Бенито Муссолини, и он пожелал ее приобрести в свою коллекцию. Но Хемингуэй ответил устроителям выставки, что трофей не продается.

Тогда диктатор прислал к Хемингуэю своего эмиссара с подписанным чеком. Владелец сам должен был проставить сумму. Эрнест взял чек, повертел в руках, достал ручку, вывел два жирных нуля и возвратил его посланцу Муссолини со словами: «Мне самому нравится эта голова, и я ее добыл. Если Муссолини хочет, на полях Африки много таких голов. Пусть отправится и застрелит».

— Здравствуйте, «великий дуче»,— Хемингуэй шутливо раскланивается перед головой куду.— Вы висите, п он тоже,— правда, был прикончен в Донго, у озера Комо, а потом повешен вверх ногами у бензиновой колонки. Так вот! Это, знаете, справедливо. Поэтому пожелайте нам всем bon appetit! Gracias! [Приятного аппетита! (франц.) Спасибо! (исп.)] — и Эрнест опускает свое грузное тело на заскрипевший стул. Перехватив укоризненный взгляд доктора, он обращается к Рене:— Chico, мне всего по полпорции, а то у Фео случится запор... от волнения.

Обед в мужской компании проходит весело и шумно. Дон Андрес, выпивший пару лишних аперитивов, торопится на веранду, где можно распахнуть сутану и подставить грудь зарождающемуся вечернему бризу. Он аккуратно опускает чашечку на блюдце, слизывает с губ остатки черного кофе, крестится. Эрнест подмигивает Хосе Луису. Дверь кухни открывается резче, чем обычно, и появляется Рене.

— Папа, из города приехал Фико. Говорит, в Мари-анао уже два часа как идет бой! На пяти улицах сражение. «Крус верде» и ту обстреливают.

— Продолжай слушать. Если что, позовешь! Ты как думаешь, Фео? Это по твоей части.

— Аутентики [Члены буржуазной кубинской революционной партии, окрепшей в оппозиции к правительству Батисты, выдвинувшей лозунг «Куба для кубинцев!».

] сводят счеты с Батистой! — вместо брата ответил Роберто.

— Может быть, рабочие? В Марианао было неспокойно. Этот грязный раскольник, антихрист Анхель Кофиньо не успокоится, пока не сбросит Ласаро Пенью с поста генсека Конфедерации трудящихся. Кофиньо — это ясно — поддерживает сам президент! — высказал свое мнение дон Андрес.

— А может, сахарозаводчики? Во главе с Марио,— полусерьезно-полушутя произносит Хемингуэй.— Марио говорил, что новый закон Трумэна об изменении квот на импорт сахара более других затрагивает Кубу. По закону будет сокращено количество закупаемого сахара у тех стран, «которые не обеспечат справедливого отношения к гражданам Соединенных Штатов».

Гангстерский прием! Trollops! [Шлюхи! (англ.)] Вот галантерейщик с бабочкой на морде! И какие слова! Муть, еще вчера плававшая на дне пивных кружек, в которые putas [Шлюхи (исп.)] набросали окурков, теперь, как циркач, жонглирует высокими интересами народа в угоду тем толстосумам, на подачки которых живет gordo ass! [Здесь: толстая (исп.) задница (англ.)] Как легко свою алчность прикрывать интересами народа, который никакой заинтересованности в этом законе не имеет,— Эрнест еще раз ругнулся и допил стакан красного столового вина.

— Конечно, Менокаль нрав! Закон ударит по сахарозаводчикам, чтобы заставить их своими средствами и силами подавить демократизацию и левые настроения в буржуазных партиях.— Хосе Луис говорит, и все присутствующие чувствуют его озабоченность.— Прежде всего острие этого закона направлено против левых сил и компартии Кубы. Его принятие логично. Кто не видит, как усиливается антикоммунистический нажим во всех странах Латинской Америки? А что касается стрельбы в Марианао, думаю, Роберто прав! Аутентики сводят личные счеты. Результат внутренней борьбы за влияние в партии и в правительстве. Вообще это плохо — может послужить им предлогом для репрессий против нас.

Эрнест тоже хочет что-то сказать, но передумывает и только хитро улыбается. Потом все же говорит:

— Ты, Фео, как всегда, удачливый мыслитель. И, наверное, прав. Но... поживем — увидим!

Хосе Луис пожимает плечами и вопросительно глядит на Эрнеста. Тот молчит. Все поднимаются из-за стола и проходят на веранду.

Ближе к вечеру, после отъезда дона Андреса, когда Хосе Луис и Роберто собирались домой, радио Марианао передало сообщение: «Сегодня отряд национальной полиции по приказу генерала Фабио Руиса пытался ликвидировать незаконный склад оружия и натолкнулся на вооруженное сопротивление группы военных офицеров. Бой длился три часа. Ради восстановления порядка президент сеньор Грау Сан Мартин отдал распоряжение броиечастям выступить с полигонов военного городка Колумбия в район, где велась перестрелка, чтобы положить конец беспорядкам и кровопролитию».

— Это было просто предположить! Полицейский генерал Руис показывает свою силу армейскому — Пересу Дамера, намекает на то, что армия не должна соваться не в свои дела — нечего ей заниматься политикой! Лишь бы это не вылилось в волну репрессий.

— Ничего! Скоро еще не то будет! — Эрнест многозначительно взглядывает на Хосе Луиса.— Поживем — увидим, Фео! Увидим.

— Что ты имеешь в виду? — спрашивает заинтригованный доктор.— Поясни!

— Чтобы узнать, лежат ли три данные точки на одной прямой, надо принять их за вершины треугольника и найти его площадь F. Если F окажется равно О, то точки лежат на одной прямой.

— Вовсе нет! Аналитическая геометрия есть ветвь математики, изучающая геометрические образы средствами алгебры.

— Из аналитической геометрии на плоскости. Основа основ высшей математики. Без нее сегодня ни-ку-да!

— Валяешь дурака! Пока получается хорошо. Мне твое настроение нравится.— Друзья, тепло похлопав друг друга по плечам, расстались, довольные проведенным вместе днем.

В следующий четверг, через восемь дней после только что описанной встречи, события в «Ла Вихии» развернулись, как на хороших театральных подмостках.

Гостиная «Ла Вихии». Хемингуэй сидит в своем любимом кресле, спиной к окнам. Рядом столик, уставленный многочисленными бутылками. За ним второе кресло, вход в библиотеку и гостевую. Стену от пола до потолка прикрывает красочный плакат с изображением боя быков. Над книжной полкой с тяжелыми бронзовыми подсвечниками, тарелками и глиняными кувшинами, в тонких деревянных рамках акварели на ту же тему. В гостиной стоят и сидят Мэри, Полин, Пат и Гиги. Входит Рене.

Рене. В холодильнике заморожен целый кувшин. Хемингуэй. Разбавь!

Мэри (нежно, но решительно). Ты опять? Ведь еще рано.

Хемингуэй. Жарко! Да ведь я просил — ты слышала— разбавить. Кто будет еще? (Все отрицательно качают головами.) Рейс, разбавь, как ты умеешь...

(Спешит за ним, догоняет и тихо говорит.) Побольше джину, выжми лимон и осторожно влей сок. Не размешивай!

Хемингуэй. Даю инструкцию, как накормить петухов. Завтра в Которро праздник. Мы участвуем. (Лукаво улыбается.)

Полин. Жаль, что сегодня улетаем. Я никогда не видела настоящий петушиный бой.

Гиги. Ма, я тебе подробно расскажу. У меня есть цветные картинки.

Полин. Хорошо, сынок. Ты меня подготовишь, а на будущий год обязательно вместе посмотрим. Только я буду ставить на противника. Думаю, что ни один из ваших не победит.

Входит Рене с подносом, на нем — высокий стакан. Мэри. Дай-ка мне, Рене!

Хемингуэй (подмигивиет). Отхлебни! Тебе не понравится. Я же просил разбавить.

Мэри (делает глоток). Смотри-ка, верно! Может, наступило время — перестанешь обманывать?

Хемингуэй (берет стакан ил рук Мэри). Подговорила врачей и радуешься. Думаешь только о себе. (Помешивает жидкость в стакане пальцем.) Мне жарко! (Делает глоток с явным удовольствием.) Вот теперь легче!

Появляется Хосе Луис. Поспешно здоровается со всеми, подает знак Хемингуэю, тот ставит стакан на стол, отходит с Хосе Луисом в сторону. Рене уходит.

Хосе Луис. Неприятности! И... для тебя тоже, Эрнесто.

Хосе Луис. Вроде! А ты молчал, скрывал! Не послушался нас. Теперь...

Хемингуэй. Да не вытягивай внутренности, Фео. Говори толком. Что там еще?

Хосе Луис. В последнюю минуту военный министр изменил своим взглядам, не сдержал слово и обо всем доложил президенту. Грау Сан Мартин приказал задержать экспедицию. Это официальная версия. Корабли ее сегодня вечером должны были отплыть на Сан-Доминго. Утром военные произвели аресты. Конфисковано много оружия, ведется расследование. А ты давал деньги... Давал?

Хемингуэй. Рене, Рене! (Громко, теперь слышат все.) Черт возьми! Нельзя никому верить! Каким образом стало известно военному министру? При чем здесь этот cabron [Козел (исп.)] Дамера? Кому он должен был давать слово? Рене!

Хосе Луис. Либералам. Аутентикам. Ты не понял, почему мы и кубинские товарищи не приняли участие в этой авантюре...

Хемингуэй. Быстро, Рене, готовь чемодан! Самое необходимое. Я уезжаю!

Хосе Луис. Правильно! Билет заказан. Он ждет тебя в «Аэронавес Ку». Рейс через полтора часа. Мы успеем!

Хемингуэй. Живо, Рене! (Идет к Мэри.) Видишь, как получается... Немедленно надо лететь. Хосе Луис, вот это настоящий друг! (Уходит.)

Мэри (взяла стакан, сделала глоток, поперхнулась, закашлялась). Ох, обманщик! Я так и знала. Всегда он со своими трюками. Повезло, что уезжаешь...

Гиги и Полин смеются. Пат молчит и нервно кусает губы.

Полин (стучит Мэри по спине). Мэри, дорогая! Что с вами?

Мэри. Да там чистый джин! И Рене с ним заодно!

Гиги. Вот здорово! Мне бы научиться. Было кокосовое молоко. Раз! И чистый джин! Вот это да! Вот здорово!

Хемингуэй (он уже в костюме, Рене несет чемодан). Мэри, ребята, Полин, до встречи. Надо спешить! Опоздаю на самолет. Передай Отто Бруссу, что жду его в Ки-Уэсте. Он знает где. Пусть берет «бьюик» и — на пароме. Там встретимся. Все остается в силе — на машине до Сан-Вэлли. И тебя ждут там. Финку оставь на господина Эстенского.

Полин. А когда доктор Штетмайер должен прийти?

Хемингуэй. Как долечу, сразу позвоню! Я еду с Хосе Луисом. Хуан останется с вами. (Целует всех, уходит с Хосе Луисом и Рене.)

Патрик (серьезно). Всю жизнь ему не везет! «Проповедник», «апостол», «отец американских прозаиков», «папа римский в литературе» — навыдумывал, а за что ни возьмется — ничего...

Полин (перебивает). Пат, что ты говоришь? Об отце! Так нельзя!

Патрик. Было бы нельзя — не говорил бы. Можно! Он сам во всем виноват...

Полин. Ну ладно, мальчик. Ладно, Пат! Надо собираться. Сейчас подъедет доктор — и нам пора в путь!

Полин, Пат и Гиги уходят, и тут же о гостиной появляется доктор Штетмайер.

Доктор. Я не опоздал? Зато все успел. Добрый день, мисс Мэри. Как началось утро?

Мэри. Здравствуйте! Они готовы, вам надо ехать, и Хуан уже ждет.

Мэри. Франц, я улетаю сегодня вечером. Мы просим вас остаться здесь и жить до нашего возвращения.

Доктор. Эрнест что-то говорил, но... в общих чертах.

М э р и. Он улетел! Срочно! Ему позвонили. Ближайшим самолетом в Нью-Йорк. Доктор. Ну, хорошо. Я готов!

Мэри. Всегда рады вам. Милая Полин, скорее приезжайте.

Все уходят. Мэри берет книжку и удобно устраивается в кресле. Вбегает взволнованный Рене.

Рене. Мисс Мэри, солдаты! Они уже в саду. Машину с миссис Полин задержали. Мэри. Спокойно! Спокойно!

Гиги. Вот здорово! Настоящая полиция! Солдаты! Мэри. Все подойдите ко мне!

Появляются лейтенант и четверо солдат в касках и с автоматами. Вталкивают в гостиную служанку Лолу.

Лейтенант (грубо). Ни с места! Мэри. Что, собственно, происходит? Лейтенант (подталкивая автоматом, загоняет всех в угол). Молчать!

Мэри. Сеньор, я не понимаю в знаках различия...

Мэри. А я капитан американской армии Мэри Хемингуэй и прошу этого не забывать!

Лейтенант (нагло улыбаясь). Ла? А это у вас есть? (Приставляет дуло автомата к животу мисс Мэри.)

Солдаты вталкивают в гостиную повара «Чино», садовника «С орд о», вносят винтовки, ружья, пистолеты, ящики с патронами, охотничью и военную одежду, бинокли.

Лейтенант. Заткни глотку! Без тебя знаем! Так что, миссис кэптин? Оружейный склад или детские игрушки? Против кого?.. Разберемся!

Мэри. Это охотничьи ружья. Они принадлежат мужу...

Лейтенант. И это? (Подбрасывает на ладони один, второй, третий боевые пистолеты.) Принадлежат мужу, говорите? Разберемся! А где сам хозяин?

Мэри. Вчера улетел в Штаты. Вы можете позвонить в посольство.

Лейтенант. Разберемся без посольства. Улетел... А жаль!

Рене (увидев, как солдат прячет в карман пистолет). Положи обратно! Отдай! (Бросается к нему, но другой солдат отпихивает его автоматом.)

В это время Хемингуэй и Хосе Луис, выкупив билет в компании «Аэронавес Ку», оставили позади авениду Дель Пуэрто и уже выезжали на набережную Малекон. Хемингуэй энергично упрашивал Хосе Луиса:

— Давай выйдем, Фео! Еще есть полчаса. И к самолету раньше чем за пять минут до посадки нечего приезжать. Очень важно, Фео. Прошу тебя, расскажи все, что знаешь про эту историю. Пако Гарай ведь мой друг. Я ему верил! Он сам не знал толком или меня надул? Вот в чем вопрос — я или меня?

Доктор свернул на дорожку бульвара и остановил машину у памятника, обставленного скамейками. На камне у кактуса с тетрадью и карандашом в руках, забросив правую ногу на левую, сидит бронзовый Хосе де ла Люс Кабальеро (1800—1862). На постаменте надпись: «Обучать — это не только давать специальность ради существования, но и воспитывать и закалять душу для жизни». С другой стороны: < Ради избавления моей Родины от недугов и благополучия пролил бы всю мою кровь».

— Вот видишь — благодарные потомки! Открыли, когда мне было четырнадцать лет! Ты что скажешь?

— Он был мыслителем. Настоящим борцом! — Хосе Луис снял очки и протер их носовым платком.

— Осуждаешь! Мне такого не поставят... Но Пако Гарай — он был так уверен! Утверждал, что собраны крупные силы, что принимают участие члены правительства.

— Так это-то, прежде всего, и должно было тебя остановить! Где твое политическое чутье? Сколько тебя ни лечи — бесполезно!

— Идею подали эмигранты из Санто-Доминго. Она справедлива, но лишь в теории. Однако, не спорю, заманчива. Подготовить экспедицию и силой оружия покончить с диктатурой Трухильо!

— Ну да! Сколько штанов просидел на кровавом троне с двадцать второго года.

— Вместо того чтобы считать количество штанов, надо было поглядеть, с кем идти на дело, взвесить обстановку в районе, а главное — возможности, способность класса довести задуманное до успешного конца.

Хемингуэй передернул плечами, губы его что-то шептали, а Хосе Луис продолжал:

— Конечно, тебе и раньше слова «класс» и «классовое» не нравились. А причина провала затеи, которая теперь называется «Экспедицией Кайо Конфитес», в этом самом «классовом сознании» и состоит! Обманулись многие честные люди — вместе с тобой. В одиночку, может быть, каждый из них что-то и стоит. Но без верной идеологии — они оказываются пешками в руках авантюристов и хитрых политиканов. В созданном отряде подавляющее большинство — кубинцы, бескорыстно пожелавшие оказать помощь доминиканскому народу. Отдельные группы экспедиционеров проходили военную и другую необходимую подготовку в Политехнической школе Матансаса и в Технологическом институте Ольгйна. В конце августа весь отряд был собран на Кайо Конфитес. Ты бывал там?

— Островок — километр в длину и сто пятьдесят метров в ширину, почти без растительности. Собралось восемьсот человек! Возглавляли экспедицию доминиканский генерал Хуан Родригес Гарсиа и небезызвестный тебе аутентик Роландо Масферер.

— Carajo! [Кубинское ругательство] Политикан и авантюрист! Ты только посмотри на его руки и глаза...— Эрнест еще раз ругнулся.

— Физиономист с запоздалыми рефлексами!.. Так вот, отряд, нарекший себя «Армией освобождения Америки», состоял из четырех хорошо вооруженных и экипированных батальонов. Названия их достойны — «Сандино», «Максимо Гомес», «Луперон» и «Гитерас» [Имена национальных героев Латинской Америки]. В распоряжении экспедиции имелось три десантных судна и восемнадцать самолетов, в том числе шесть «Б-25».

— «Летающие крепости»! Сила немалая и идея хорошая!

— Погоди! Идея! В подготовке экспедиции принял участие целый ряд членов правительства аутентиков. За спиной стояли министры Геновево Перес Дамера и Мануэль Алеман.

— Ну, когда просвещение берется за оружие — это уже фашизм! Он хотел заработать авторитет — ведь собирается выдвинуть свою кандидатуру на пост президента,— левая щека Эрнеста дернулась пару раз, усы поднялись к носу.

— Знали военный министр и министр просвещения. Фабио Руис, который следил за каждым движением Переса Дамеры,— тоже знал. Если против президента не составляется заговора,— а сейчас не та ситуация в стране, это тебе хорошо известно,— то о каждом шаге экспедиционеров должен был знать и Грау. Над Кайо Конфитес летали и самолеты твоей страны. Люди галантерейщика имели точную информацию. Твои земляки «профессиональные революционеры», люди сомнительной репутации, случайного успеха, чаще всего на службе у заинтересованных организаций, входили в состав батальонов.

— Да! В начале сентября к островку подошло и доминиканское судно «Ла Анхелита». Экспедиционеры одержали первую и последнюю победу. Они захватили судно. Корабль переименовали в «Аврору».

— Мне неприятно расставаться с тобой, Эрнесто! Хемингуэй поднимает голову, смотрит в сторону гаваий. По ту сторону ее, на высоком, холмистом берегу тянется серая стена с башенками военной крепости «Кабаньяс». Белыми пятнами выделяются купола Национальной обсерватории. Ниже под ней черные причалы угольной пристани. По эту сторону залива, всего в нескольких сотнях метров, за крепостью «Де ла Фуэрса», мостки и плавучие бакены-якоря любезного сердцу «Клуба Наутико Интернасиональ» и рядом любимые портовые кабачки «Эль Темплете», «Баиа», «Эль Люсеро».

— Не вздыхай, Эрнесто! На этот раз, думаю, ты успел. Все обойдется! А могло бы...

— Так что ж было дальше? — Эрнест смотрит на часы.

— Дальше? Еще до этого узнав о подготовке, а возможно, и инспирировав экспедицию,— я не исключаю, военное ведомство США, через подставных лиц, как ты понимаешь, они это умеют делать отлично,— легко и выгодно сбывают партию устаревшего вооружения, крупнокалиберные пулеметы, пушки, в том числе «летающие крепости»,— сумма была солидной. И, уверен, не упускают возможности начать шантажировать Трухильо в своих интересах. Перес Дамера и особенно Грау не спешат. Они играют свои партии в шахматы с кем надо. Грау ведь должен доказать Трумэну, что Куба «обеспечивает справедливое отношение к гражданам Соединенных Штатов». Грау тоже сахарозаводчик.

— Ты как ребенок! Лучше признайся, в чем состояло твое участие? — Хосе Луис сводит густые брови, двигает ушами.— Только честно, Эрнесто.

— Финансировал! Давал деньги, и только! Но Пако Гарай — верный друг.

— Ответственный служащий гаванской таможи. Правительственный чиновник...

— Вот это дело! Ну какой же ты конспиратор? Не мог послать Хуана получить деньги и передать наличными? Надо было чеками... А вдруг получится? Нет, ты был уверен, что выгорит. Как же, чеки именные.

Прославился бы! Нет! Несерьезно все это, Эрнесто! Будешь так жить, забудь о благодарных потомках. Я серьезно! Памятника не поставят. Поехали, а то опоздаешь. А улетать надо, и обязательно!

— Дальше... а то, что и должно было случиться. Первоначальные сроки выступления прошли, а приказ не поступал. Члены отряда попались, генерал Хуан Родригес отправился в Гавану на прием к Грау. Тот его не принял. Экспедиционеры, и отсутствие генерала, устраивают митинг и решают немедленно выступать. Корабли снимаются с якорей и идут к острову Санта-Мария, их сопровождаю! на некотором расстоянии морские сторожевики Переса Дамеры. И генерала Родригеса к Санта-Марие, со словом министра возвратить уже задержанные им самолеты, Доставляет канонерка. В это время с главного судна экспедиции поступает радиограмма от Масферера, предлагающая всем следовать в порт Нипе, где надо закупить для зкспеди-ционеров... сигареты.

— Hijos de puta! [Дети шлюхи! (исп.)] Не могли начать освобождение Америки без сигарет! — Эрнест невесело смеется.

— Вот и ты понимаешь! А все это уже было открытым предательством. Партии между Трумэном, Тру-хильо и Грау были разыграны, и Масферер сделал свое дело. Он ведь предатель во плоти! Корабли отконвоировываются в порт Антилья, там экспедиционеров арестовывают. Все оружие конфискуется. Теперь поведут расследование...

* * *

Двадцать лет спустя мы с доктором Хосе Луисом Эррерой сидим на той же самой скамейке. Доктор утверждает, что за это время ее не меняли, только красили. По ту сторону залива та же серая стена «Кабаньяс», те же белые купола обсерватории и черные причалы угольной пристани. В порту, правда, больше движения. То и дело покидают гавань и входят в нее сухогрузы и танкеры крупного водоизмещения, но уже под флагами иных стран. И у мостков бывшего «Клуба Наутико Интернасиональ» вместо частных лодок, катеров и яхт стоят прогулочные суда для трудящегося люда.

— Памятник на месте. Акации, миндаль и пальмы — те же. Правда, постарели, и бульвар поблек — воздух не тот, загрязнен,— говорит Хосе Луис.— Душой дышится легче, но легкими... наследие прошлого. Сейчас революционное правительство принимает меры, но потраченную природу, как и все в жизни, куда труднее восстанавливать — легче сохранять. А та история с Кайо Конфитес закончилась без осложнений для Эрнеста. Он улетел. Подбежал к самолету с чемоданом в руке, когда трап уже откатывали. Но обошлось! Рене, смышленый мулат, в полиции заактировал все до последнего патрона и заявил, что боевое оружие — к счастью, там было военное обмундирование Джона — принадлежит сыну Хемингуэя, капитану армии США. Эрнесто пробыл в Сан-Вэлли несколько месяцев. Все утихомирилось. После Нового года возвратился. Пригласил в «Ла Вихию» на хороший обед судью. Джон присутствовал и подтвердил, что оружие является его собственностью. Судья поинтересовался, чем занимается старший сын знаменитого писателя. Хемингуэй ответил за Джона, что в США он — один из самых активных «индустриалистов». На самом деле он был простым клерком на сахарной бирже Сан-Франциско. Но судья сразу почувствовал себя значительным человеком и все конфискованное имущество возвратил. Эрнест потом боевые пистолеты выбросил в море.

— А что стало с участниками экспедиции? — спросил я.

— Корабли, самолеты, пушки и прочее вооружение — все досталось кубинскому правительству. Арестованных в товарных вагонах привезли в Гавану, подержали пару дней на голодном пайке и освободили. Среди участников только одному удалось избежать ареста, Фиделю Кастро. Он тогда руководил одной из студенческих организаций Гаванского университета. Увидев, что происходит, он спрыгнул за борт в воды залива, полного акул, но невредимым добрался до берега.

— Обрел опыт, с тем, чтобы через девять лет осуществить высадку с «Гранмы» в десять раз меньшего отряда, но одолевшего, в конце концов, армию, в сто раз большую доминиканской.

— Это верно! Но к тому времени на Кубе сложились благоприятные условия. Мы, правда, не смогли в них разобраться, не верили в возможность и успех экспедиции Кастро. Однако...

— Однако Куба сегодня стала одним из притягательных центров, горячим местом планеты, приковывающим к себе внимание всего мира.

— Да, это так! Но та «Армия освобождения Америки»— теперь мы знаем об этом доподлинно — служила игрушкой в руках империалистов и руководителей буржуазного правительства аутентиков. Вот так! Потому и памятника Эрнесту не поставили.

— Как же! — возразил я.— А в Кохимаре? Небольшой, но ведь памятник. У старинной крепости, на берегу моря, под белоснежной ротондой. Красиво!

— Да, в Кохимаре он был настоящим! С рыбаками — своим. Предельно точным, открытым, добрым. Понимал их, и они его понимали. Там он меньше всего позировал. Он чувствовал себя там в другом мире, где не надо было натягивать масок: ни добропорядочного американца, ни воспитанного деятеля, ни «мачо», ни хозяина...

Примечания

¹ La Maisa - ферма (каталонск.). Сейчас картина выставлена в Национальной галерее искусства в Вашингтоне, куда она была передана в 1987 году Мэри Хэммингуэй из личной коллекции Эрнеста Хэмингуэя.

Юрий Папоров. Хемингуэй на Кубе - Кайо Конфитес

* * *

Примечания