Эрнест Хемингуэй

Мой мохито в Бодегите, мой дайкири во Флоредите

Лестер Хемингуэй - Из книги "Мой брат, Эрнест Хемингуэй" (часть 14)

В числе первых корреспондентов, приехавших в Париж, оказалась и Мэри Уэлш, очень элегантная и вполне довольная собой. А через несколько дней появилась и Марта. Мне пришлось возить записки от Марты, которая поселилась в маленьком отеле в верхней части города, Эрнесту в "Ритц" и от него к ней.

Я был занят тем, что перепечатывал корреспонденции и Эрнеста и Марты, доставал копирку, находил машины, выполнял всевозможные поручения. Но мне нравилось обслуживать их обоих. Правда, днем я по-прежнему служил в войсках связи, моя часть занималась подготовкой наградных списков для президента.

На меня произвел сильное впечатление один из материалов Марты, и я сказал об этом Эрнесту, думая, что ему приятно услышать об ее успехах. Когда речь шла о литературе, он всегда старался быть абсолютно справедливым.

— Пусть выкачивает все до капли из своей манеры писать, — зарычал он. — Впереди еще много чего предстоит. А она не может этого понять.

Обвинение, предъявленное ему, тревожило его гораздо больше, чем кто-либо мог предполагать.

Первая неделя после освобождения Парижа походила на приключенческий фильм. Рождались самые невероятные слухи. В городе, в разных районах, вспыхивала стрельба. Люди, сотрудничавшие с немцами, все еще время от времени вели прицельную стрельбу с крыш стратегически важных зданий Выстрелы звучали, как проколотая шина.

Каждый вечер Эрнест, Мэри, Капа, Марсель Дюамель, Рыжий Пилки и я отправлялись ужинать в какое-нибудь новое место. Марсель, который выполнял обязанности переводчика на французский, знал, где найти еду. На второй вечер он повез нас в маленький ресторанчик на Рю де Сен, где часто бывал Пабло Пикассо. Пабло и Эрнест увидели друг дата на расстоянии футов в двадцать.

— Паблито!

— Эрнесто!

Они крепко обнялись. У старых друзей даже выступили слезы на глазах. Потом они долго и взволнованно разговаривали, пока мы наслаждались красным вином и свежей бараниной. На следующий день мы отправились к Пикассо. Он показал нам то, что делал тогда, провел нас по своей студии. Они с Эрнестом говорили без остановки. Студия Пикассо была превосходным местом для работы.

— Твой коридор в студию напоминает палубу корабля, спускающуюся к рабочим помещениям, с наклоном в тридцать градусов.

— Да уж, когда я иду сюда работать, приходится перебирать ногами, а иначе я скачусь вниз, — рассмеялся Пикассо.

Он показал нам велосипедный руль, который использовал как сюрреалистический знак рогов крупного зверя, и объяснил, как можно использовать бытовые вещи для интересных композиций.

Когда Эрнест выяснил, что расследование его деятельности, судя по всему, затягивается, он немедленно отправился на поиски 4-й дивизии. Он полагал, что если проведет еще какое-то время в боевой части, то узнает еще многое об этой войне, а исход расследования не так уж важен.

Он присоединился к 4-й дивизии в Бельгии, как раз перед наступлением на линию Зигфрида, и стал свидетелем того, как 105-миллиметровые противотанковые орудия использовались для пролома укреплений.

— Эти орудия хорошо служат, — говорил он мне позднее. — Немцы, которые еще остались там живы, выходят, пошатываясь. Они оглушены, не видят ничего, не слышат, от взрывной волны у них кровь идет из носа и из ушей.

Через несколько недель Эрнест вернулся в Париж, чтобы ознакомиться с совершаемыми там тогда политическими махинациями. Расследование его дела все еще тянулось. Он вновь поселился в своем номере в отеле "Ритц", и жизнь пошла своим чередом. Мэри устроилась в номере как раз над номером Эрнеста, и "Ритц" превратился в светское место, куда каждый день заявлялось множество посетителей. Однако через несколько дней Эрнест заскучал по своим друзьям в дивизии, особенно в 22-м полку. Ему не хватало натяжения боев, и он поспешил на фронт. В это время в Париж приехал художник Джон Грот.

Он хотел побывать на фронте и выбрал 4-ю дивизию. Узнав, что Эрнест там, он просил, чтобы ему разрешили отправиться именно туда. Наш друг Стивенсон все еще был офицером Отдела информации, и он организовал Гроту поездку в полк, потом в батальон и, наконец, в роту. Но Эрнеста он там не нашел, и ему пришлось пешком добираться до фермы недалеко от Блиалфа, на которой обосновался Эрнест.

— Это было замечательно, увидеть Эрнеста в его стихии, — рассказывал Грот. — Он полностью забаррикадировал и укрепил большую ферму. Долина к востоку от фермы была занята противником. Днем мы контролировали территорию. Но ночью она оказывалась спорной. Сюда каждую ночь проникали вражеские патрули, но Эрнест готов был встретить их. Он разработал разные варианты обстрела и вычислил любую случайность, которая могла произойти в течение ночи.

В тот вечер, когда я добрался туда, был устроен большой ужин, все мы много смеялись и много пили. С Эрнестом мы говорили главным образом о тех годах, когда сотрудничали в "Эсквайре", и о давних чикагских днях. Когда я собрался отдохнуть, Эрнест сказал: "Возьми это с собой в постель", — и дал мне столько гранат, сколько я мог унести. "Если кто-нибудь будет около дома, открой окно, вынь чеку и выброси одну из гранат на двор. Я буду следить за обстановкой". Его совет обеспечил мне хорошую бессонницу на всю ночь.

У Эрнеста той осенью была масса возможностей узнать, какова бывает жизнь на позициях. Он ездил по округе на реквизированном мотоцикле, сидя позади Джона Кимбро из спецслужбы, осматривал местность, расспрашивал жителей. Иногда им удавалось реквизировать довольно значительные запасы коньяка и шнапса в ходе проверки наличия незаконно хранящегося оружия и спрятанных солдат вермахта.

В следующем месяце он вынужден был вернуться в Париж, чтобы узнать, как идет расследование его дела. На этот раз он прихватил с собой компанию друзей, взявших временный отпуск, среди которых были капитан Боугон и Джо О’Киф. Когда они проезжали по местам сражений первой мировой войны, Эрнест показывал им следы боев и рассказывал, что тут происходило, кто сорвал атаку и каким образом. Когда они добрались до "Ритца", у него началась сильная простуда, поразившая прежде всего, горло.

Я выяснил, что расследование все еще тянется, и занялся выполнением всякого рода поручений. Вскоре простуда Эрнеста прошла, и неожиданно закончилось и расследование. С него были сняты все обвинения в том, что он носил при себе оружие и принимал участие в боевых действиях, что запрещалось корреспондентам Женевской конвенцией.

Вместе с Джимми Кэнноном мы с Эрнестом посетили открытие велосипедных гонок. Мы приехали на велодром в открытом экипаже, то и дело прикладывались к серебряной фляжке Эрнеста и чудесно провели время, ощущая, как мирная жизнь возвращается в город.

— Есть хорошая новость, — сказал мне Эрнест. — Бэмби перевели в Управление стратегических служб. Возможно, что он вскоре будет работать в наших местах.

Эрнест вновь отправился в 4-ю дивизию и стал очевидцем начала невероятно тяжелого, смертоносного фронтального наступления в Хюртгенском лесу 16 ноября. Шел холодный осенний дождь. На крутых холмах и в густом лесу западнее Кельна нацисты заминировали и затянули колючей проволокой все проходы. Просеки в лесу были перерыты ловушками для танков и усеяны пулеметными гнездами. На холмах располагались огневые позиции. Потребовалось пять дней, чтобы продвинуться вперед на полмили, при этом части несли невероятные потери. Когда солдаты не стреляли, дрожа от холода и дыша себе на руки, чтобы хоть как-то согреть их, у них было два занятия — они пилили деревья и копали себе траншеи. Артиллерийские снаряды расщепляли деревья и осыпали людей щепками. 27-го 22-й полк взял Гроссау, и впереди оставался еще один смертоносный лес. Остальные полки тоже приняли участие в этом последнем броске через линию обороны противника и прорвали ее после трех дней невероятно тяжелых боев. К 3 декабря 22-й полк отвели в Люксембург, а на его место прибыла новая часть. Остальные полки тоже были отведены в тыл в течение следующей недели.

На этот раз Эрнест вернулся в Париж пораженный инфекцией, которая не поддавалась никакому самому совершенному лечению. Он начал харкать кровью. Выплюнув добрых полчашки крови, он отрывисто сказал: "Небольшая разгрузка" и печально улыбнулся. Он заболел чем-то худшим нежели воспаление легких. Его лицо под бородой стало совсем бледным. У него была высокая температура, затрудненное дыхание. На этот раз даже он сам убедился, что ему необходим постельный режим. Нашелся превосходный врач, и Эрнест прислушивался к его советам. <...>

Целую неделю Эрнест серьезно болел. Потом дело пошло на поправку, он перестал харкать кровью, и, хотя температура еще держалась, он уже готов был воспринимать мир. Мы болтали о множестве вещей, о докторе, о нашей семье, о наших надеждах и заботах и о женщинах. <...>

Однажды в номер Эрнеста вошел взволнованный Марсель.

— Тебя очень хочет видеть Сартр. И его девушка тоже.

— Ладно, — решил Эрнест. — Скажи им, чтобы пришли около восьми. Лестер будет здесь, он сможет выполнять функции бармена.

Сартр пришел в назначенное время. Он оказался коротеньким человечком с близорукими глазами и располагающим смехом. Его девушка, Кастор, более известная как Симона де Бовуар, была выше его, темнее и более привлекательна. Начали мы с шампанского. После третьей бутылки Симона захотела выяснить, насколько серьезно в действительности болен Эрнест.

— Я вот так болен... здоров, как черт, видите? — Эрнест сбросил с себя край одеяла, высунул мускулистую ногу и ухмыльнулся. В течение следующего часа он все время повторял, что чувствует себя превосходно. Он сидел, выпрямившись, весело шутил и пренебрежительно отзывался о своих соотечественниках, которые занимаются тем, что поддерживают огонь в домашних очагах, в то время как восточная часть Франции ниже Вогезов все еще ждет освобождения, и немцы нуждаются в том, чтобы их постоянно били в предсердие за то, что они, как мы видим, опозорили человеческую цивилизацию. После шестой бутылки я вновь наполнил бокалы, чтобы выпить на дорожку, и пошел в свою казарму около площади Этуаль.

— Как прошла ночь? — спросил я на следующее утро.

— Прекрасно, — зевнул Эрнест. — Мы отправили его домой после твоего ухода. Разговаривали всю ночь. Эта Кастор очаровательна.

Спустя годы, когда вышла в свет ее книга "Второй пол", Эрнест говорил друзьям, что книга его разочаровала — он думал, что она может писать лучше.

Когда в Париже появился Андре Мальро, Эрнест немедленно пригласил его к себе.

— Приезжайте, выпьем, — сказал он по телефону. — Я не болен. Они просто говорят, что я болен.

Андре был в форме полковника французской армии. Он был летчиком, офицером авиации во время испанской войны. Теперь он командовал пехотой.

"Mon vieux" [Мой друг (фр.)], — начал он. И потом они обо всем забыли, разговаривая, перебивая друг друга. Я откупоривал все новые замороженные бутылки, наполнял и ополаскивал бокалы, откупоривал новые бутылки и прислушивался к их разговору. Андре владел языком так, что ему могла бы позавидовать любая рыбная торговка в Марселе. Эрнест говорил довольно бегло, используя сленг, и мне было интересно следить и пытаться разгадывать значение слов и выражений.

Эрнест рассказал и даже показал историю о напыщенном немецком офицере, которого они захватили в плен, войдя в город. Когда этот офицер стал требовать соблюдения его прав военнопленного, бойцы Сражающейся Франции из группы Эрнеста были так ошеломлены его наглостью, что сняли с него брюки и заставили в таком виде промаршировать по Авеню де да Гранд Арми до площади Этуаль.

— Это весьма эффективно порушило его достоинство, — закончил Эрнест.

Мальро действовал на южном участке как лидер Сопротивления в Сражающейся Франции. Перед высадкой союзников его схватило гестапо, его собирались подвергнуть пыткам, но он умудрился взять их на пушку.

— Послушайте, я хорошо знаю ваших начальников, и они уважают меня, — сказал он им. — Бели они узнают, что со мной что-то сделали, они казнят вас всех, одного за другим.

Это помогло, к нему стали относиться как к почетному военнопленному, а позднее ему удалось бежать.

Много бутылок было откупорено в тот вечер. Эти двое мужчин поглотили поразительное количество перебродившего винограда. Я дважды выходил подышать воздухом, пока они говорили о войне. Андре командовал воинской частью около Страсбурга. Эрнест рассказывал о проблемах фронта на севере. Было уже очень поздно, когда выпивка и разговоры подошли к концу.

Когда 16 декабря нацисты начали большое контрнаступление на северном фронте, прошло несколько часов, пока сообщение об этом дошло до нас. Внезапно была введена жестокая цензура. Мало кто в Париже знал, что происходило на фронте. Эрнест располагал достаточной информацией, чтобы понять всю серьезность ситуации.

— Немцы осуществили там успешный прорыв. Мне надо немедленно лететь туда. Это может нам дорого стоить! Их танковые части хлынули в прорыв. Они не берут пленных.

Он начал звонить по телефону насчет транспорта и через несколько минут сказал мне:

— Генерал Ред О’Хара посылает за мной джип. Погрузишь туда эти обоймы. Хорошо протри каждый патрон. Нам может серьезно достаться по дороге. Там просочились немцы, одетые в нашу форму. Машина придет через пятнадцать минут. Постарайся попасть туда и ищи меня в 4-й дивизии. И береги себя. Желаю удачи.

К концу недели контрнаступление нацистов замедлилось. Но оно принесло нам огромные потери. 4-я дивизия, занимавшая позиции на восточной границе Люксембурга, хорошо сражалась. Я попал к ним после Рождества в качестве помощника и оператора при Уильяме Уайлере, полковнике авиации, который так же хорошо умел снимать документальные ленты, как и голливудские эпопеи. На неделю с лишним я смог присоединиться к Эрнесту и 4-й дивизии, как раз в то время, когда немцы давили на них, и потом, когда их наступление захлебнулось и вообще остановилось.

Эрнест чувствовал себя в 4-й дивизии как у себя дома. Генерал Бартон был переведен из дивизии сразу же после Рождества из-за болезни. Его преемник генерал Блейкли оказался спокойным и знающим командиром, руководившим до того много месяцев дивизионной артиллерией.

В Люксембурге Эрнест поселился в отеле напротив госпиталя, заперся там и стал писать корреспонденции и рассказы. Он выходил из своего номера, только чтобы отдохнуть с друзьями. Он доминировал в этой компании. Он любил рассказывать забавные истории, выпивать и слушать других.