Эрнест Хемингуэй

Мой мохито в Бодегите, мой дайкири во Флоредите

Лестер Хемингуэй - Из книги "Мой брат, Эрнест Хемингуэй" (часть 4)

То первое лето дома, после пережитого им одиночества и такого близкого соприкосновения со смертью, было временем его триумфа, но одновременно и унижения, временем неистовых страстей. Эрнест наслаждался прогулками по лесам. Он любил запах хвои и свежескошенного сена, запах только что выловленной форели, выложенной на листьях папоротника, далекий звук коровьих колокольчиков, разносящийся в тихом вечернем воздухе. Он напоминал зверя, который издалека вернулся в свои родные края и жаждет удостовериться, что все здесь осталось таким же, каким жило в его памяти, и что это действительно то самое место.

Он уже освободился от суровой опеки родителей, хотя мать и отец еще не вполне осознали этот факт. Эрнест был личностью, в недавнем прошлом лейтенантом Красного Креста. Как бывший газетный репортер и бывший офицер, гордившийся боями и ранами, Эрнест понимал, что воспринимает жизнь глубже своих сверстников. Он стал угрюмым, часто тосковал и не мог решить, что же ему делать с самим собой. В Петоски он выступил перед группой местных жителей с рассказом о своих военных приключениях. Для этого выступления он надел итальянскую военную форму и позволил сфотографировать себя в ней. Однако безграничный восторг, который он испытывал в первые дни после возвращения домой, улетучился. Ему хотелось видеть старых друзей, рыбачить, но он избегал людей, не обладавших тем опытом, который обрел он.

В то лето в промежутках между рыбалками Эрнест много писал. Писал то, что казалось ему стоящим. Когда же лето кончилось, он решил остаться здесь и продолжать писать. Ему никогда раньше не удавалось пожить в Мичигане осенью, когда охота особенно хороша, и он с радостью предвкушал замечательные осенние штормы, охоту на куропаток, приход зимы на пустынное озеро. Но более всего ему нужно было уединение, которое настанет, когда вся семья уедет в Оук-Парк.

Всю осень в Уиндермире Эрнест напряженно работал. Но ничего из того, что он написал за лето и осень, не удалось пристроить. Все рукописи ему под тем или иным предлогом возвращали, и это вдвойне обескураживало, его, поскольку родители не одобряли избранную им стезю. На его счастье, в Петоски у него были друзья, сочувствовавшие ему. Через Эдвина Пейлтропа, по прозвищу Голландец, Эрнест познакомился с Ральфом Коннеблом, главой сети магазинов фирмы "Уолворт" в Канаде. Коннебл собирался увезти Пейлтропа с собой в Торонто, чтобы тот занимался с его сыном, но у Пейлтропа возникли затруднения, и тогда на это место возникла кандидатура, Эрнеста. Его такая перспектива заинтересовала, особенно в том случае, если Коннебл согласится познакомить его с кем-нибудь из редакции газеты "Торонто Стар", где Эрнесту хотелось бы поработать.

Вот так и случилось, что зимой 1919 года Эрнест и s Голландец отправились в Торонто, где Коннебл представил Эрнеста Грегори Кларку, редактору еженедельного приложения "Уикли Стар". Кларк объяснил, в каких материалах заинтересована газета, сколько они будут платить, в каком виде нужно представлять материал. Таким образом появилась возможность внештатного сотрудничества с газетой. Эрнест мог писать, видеть свою фамилию напечатанной в газете и получать достаточный гонорар, чтобы считать, что зарабатывает себе на жизнь. За зиму и весну он продал газете пятнадцать материалов на сумму примерно в полтораста долларов. Независимость в выборе тем и получаемый гонорар придавали ему уверенность. Зарабатывал он не так уж много, но это было лучше, чем пытаться продать в журналы свои рассказы, которые не покупали. <...>

Весной 1920 года Эрнест вновь заскучал по Северному Мичигану, по ловле форели на червячка и на муху. Он любил там множество мест, где можно было оглядывать дали без того, чтобы увидеть следы человека. И было то время года, которое он любил больше всего. Вот он и вернулся к рекам, ручейкам, лесам, к привольной жизни на северной оконечности полуострова.

В то лето он окончательно и открыто восстал против родителей. Как обычно бывает в такого рода конфликтах, он окончился вроде бы вничью. Внешне ссора была потушена. Но на самом деле ничего уже не могло продолжаться по-прежнему, и обе стороны понимали это.

Наши родители жили сами и направляли жизнь своих детей в соответствии с нормами викторианской морали, в которых были воспитаны. Там существовали правила, которые нельзя было нарушать, и упования, которые должны были свершаться. Личность и ее особые потребности оставались делом вторичным. <...>

Хотя наша мать быта человеком темпераментным, в целом она оставалась честной и обязательной. Просто она бывала так поглощена своей точкой зрения, что забывала о возможности существования иной точки зрения. Ситуация на озере Валуи в то лето могла оказаться совершенно другой, если бы отцу не пришлось остаться в Оук-Парке наблюдать за пациентами. Однако события и позиции, приведшие к разрыву, созревали в предыдущие годы и здесь вырвались наружу.

В то лето отчужденность родителей достигла своего апогея. Побеждало фарисейство. Вообще непонимание художников и писателей их родителями — дело обычное. Эрнест, насколько я знаю, оказался единственным, уже продемонстрировавшим талант, мужество, юмор и настоящую привязанность к семье, кого вполне официально выгнали из дома сразу после того дня, как ему исполнился двадцать один год. Мать и отец осуществили эту акцию с поразительным единодушием. Они не только сделали это — когда все было кончено, они поздравили друг друга с позицией, которую заняли.

Эрнест жил у своих друзей в Хортонс-Бей, когда семья в начале июня приехала на озеро Валун. Поскольку Эрнест нигде не работал — внештатное занятие журналистикой вряд ли можно было считать занятостью, учитывая его небольшие заработки, — родители считали, что он будет работать по дому, раз он живет рядом. По мнению отца и матери, это было самое малое, что может делать молодой человек, отказывающийся от серьезных планов в жизни. С их точки зрения, они требовали не так уж много. С другой стороны, небрежение Эрнеста не было столь серьезным, как оно изображалось. Ситуация обострялась тем, что семья отказывалась рассматривать его литературные занятия как работу. <...>

Так образовалась эта трещина, которая потом вроде бы заросла. Спустя годы, когда я прочел большое письмо, написанное матерью в день рождения Эрнеста, в котором она запрещала ему показываться в их летнем доме, я был поражен. По накалу страсти, по силе обвинений можно подумать, что были совершены ужасные преступления. Мать осыпала его оскорблениями за недостаток у него вежливости и нежелание зарабатывать, припоминала ему все отклонения с той поры, как он был маленьким дорогим ребенком, перечисляла какие-то совершенно обычные поступки и приказывала ему покинуть Уиндермир и не появляться без специального приглашения. <...>

В октябре, после того, как мать вместе со мной вернулась в Оук-Парк, отец съездил в Уиндермир. Он писал матери, что "видел Эрнеста, собирающего яблоки у миссис Чарльз. Он опять в порядке. Билл Смит лежит с растянутым сухожилием на ноге. Они собираются выехать на следующей неделе, если Билл поправится...".

Но, хотя вражда и утихла, Эрнест и эмоционально и юридически достиг совершеннолетия. Осенью он и Билл Смит поселились в северном районе Чикаго, где у обоих были друзья. Эрнест нашел Билла Хорна, который зарабатывал там продажей машинного оборудования и знал, что Эрнест мечтает писать. Они вместе сняли меблированную комнату и питались в ресторане, как вспоминал Билл Хорн, называвшемся "Китсос", по фамилии его владельцев греков. "Вы могли получить там хороший кусок мяса, жареный картофель и кофе за шестьдесят пять центов, так что мы ходили туда каждый вечер". Стойка в этом маленьком ресторанчике, стулья, окошечко на кухню — все это позднее стало знакомо читателям во всем мире, поскольку именно этот ресторан послужил моделью места действия в Убийцырассказе "Убийцы".

Позднее Эрнест и Билл перебрались к Й.-К. Смиту и его жене, у которых была большая квартира на Дивижен-стрит. Смиты обычно проводили лето в Хортонс-Бей, и Эрнест когда-то дружил с младшей сестрой Й.-К. Кэт. Через Й.-К. Эрнест познакомился с Шервудом Андерсоном.

У Смитов Эрнест встретил Хэдли Ричардсон, на которой он следующим летом женился. Хэдли была высокой, с хорошей фигурой и смахивала на англичанку. Она уже несколько лет училась играть на рояле. В ту зиму она приехала из Сент-Луиса навестить Кэт.

"В тот момент, когда она вошла в комнату, — говорил впоследствии Эрнест, — меня охватило сильнейшее волнение. Я понял, что это та девушка, на которой я женюсь".

Той зимой Эрнест нашел редакторскую работу в "Кооператив Коммонуэлс", журнале организации, название которой звучало хорошо, но на самом деле в ней было что-то подозрительное. Поначалу он был помощником редактора и готовил материалы для журнала. После школы, которую он прошел в двух газетах — в канзасской "Стар" и в торонтской "Стар", работа давалась ему легко. Это была его первая работа в Чикаго, он получал за нее пятьдесят долларов в неделю, что было не так уж плохо. Кроме того, эта служба оставляла ему время для того, чтобы писать для себя. Он продал несколько очерков в "Торонто Стар". То, что он писал для журналов, по-прежнему не продавалось, но он все время учился писать, и ему было в конце концов всего лишь двадцать один год.

Относительное благополучие длилось всего два месяца. Когда он разобрался, чем занимается организация, издававшая журнал, стало ясно, что надо уходить. <...>

Летом 1921 года произошло много событий.

Эрнест и Хэдли решили пожениться. Они хотели избежать суеты и формальностей, неизбежных, если бы свадьба состоялась в городе. Эрнест настаивал на том, чтобы свадьбу устроить в Хортонс-Бей, и Хэдли понравилась идея провести некоторое время после свадьбы в Северном Мичигане. <...>

Эрнест и Хэдли поселились в маленькой квартирке на Ниер-Норт-Сайд в Чикаго. Наши родители недолгое время надеялись, что женитьба — это как раз то, что необходимо Эрнесту, чтобы вписаться в социальные нормы чикагских пригородов. Однако в конце осени молодожены съехали со своей квартиры, решив перебраться в Торонто. К тому же они строили планы поехать в Европу. Отец помогал им выносить вещи. Когда он подошел к машине, где я его ждал, я почувствовал, что что-то неладно. Засунув несколько коробок в багажник и усевшись за руль, он некоторое время сидел, в изумлении качая головой.

— Ой уж эти молодые люди! — вырвалось у него. — Ты знаешь, в чем они варят яйца? Я даже не могу произнести такое!

Машина рванулась с места и влилась в уличное движение на гораздо большей скорости, чем обычно. <...>

Договоренность с "Торонто Стар" была, наконец, достигнута, и Эрнест с Хэдли получили возможность отправиться в Европу, как они и надеялись, хотя и без гарантированной заработной платы. Эрнест должен был посылать свои материалы почтой, гонорар ему шел только за те статьи, которые печатались, возмещались также его расходы по добыванию данного материала. Это значило, что они должны были сами обеспечивать себя первые несколько недель, пока доберутся до Парижа, где будет их штаб-квартира. Таким образом, "Стар" ничем не рисковала, но такая договоренность предоставляла Эрнесту определенную свободу в те дни, когда ему не приходилось зарабатывать деньги на жизнь статьями для "Стар". Денег, которые были у него скоплены, должно было хватить на первое время. Жизнь в Европе была дешевой, если у вас имелись доллары для обмена.