Эрнест Хемингуэй

Мой мохито в Бодегите, мой дайкири во Флоредите

Марселина Хемингуэй Санфорд - "В доме у Хемингуэев" (часть 7)

Что-то изменилось в папе после его возвращения с Кубы, хотя он по-прежнему ездил по вызовам, принимал пациентов дома и навещал их в больнице — пациенты и семья всегда стояли у него на первом месте, вот о своем здоровье заботился он мало. Он знал, что у него грудная жаба — тяжелая, сопровождавшаяся сильными болями болезнь сердца, но не обращал внимания на советы коллег и просьбы мамы отдохнуть немного. Впечатление было, что он сторонился людей, расположенных к нему, не хочет ни от кого ни понимания, ни помощи. Собственно говоря, отец изменился уже до поездки на Кубу, из чувствительного, энергичного, решительного человека, с веселой искоркой в глазах, он превратился в раздражительного и подозрительного. Стал обидчив, отказывался верить в искренность чьих бы то ни было побуждений. Стал надолго запираться у себя в кабинете. Держал на замке ящики письменного стола и шкаф. Мама, делившая с ним спальню, видела, что он не доверяет даже ей, и это больно задевало и обижало ее.

Приступы грудной жабы мучили его все чаще и чаще. Он всегда носил в кармане пузырек с лекарством, которое принимал при болях. Наконец-то мы поняли причину, почему он не хочет брить никого из детей с собой в машину — боялся, что может потерять управление ею, если приступ произойдет, когда он сидит за рулем.

Мама умоляла его отказаться от практики, лечь в постель и полечиться, и он знал, что это необходимо. Но бросить работу не мог, хотя при подобных обстоятельствах заставил бы поступить так любого своего пациента. Мама дошла до отчаяния. Она писала мне о своих опасениях, но высказывала их очень осторожно — она всегда бодрилась в письмах, не любила портить другим настроение своими жалобами.

"Хорошо бы ты снова приехала погостить к нам и привезла с собой дорогую крошку Кэрол, — писала мне мама поздней осенью 1928 года. — Папа так любит ее. Может, увидев ее, он приободрится".

Приближалось 1 декабря — день, когда нужно было делать очередной платеж за земли во Флориде, в большом количестве приобретенные папой и мамой в 1925 году. Долг этот тревожил папу, а болезнь, конечно, усугубляла его беспокойство. Он решил посоветоваться со своим братом Джорджем — владельцем конторы по продаже недвижимого имущества и директором банка. "Как мне быть? — спросил папа. — Мне нужно сделать очередной взнос за флоридские земли до 10 декабря. Придется снова обратиться в банк за займом". Дядя Джордж сказал, что, по его мнению, участки во Флориде вряд ли будут еще подниматься в цене, что папа и мама купили слишком много участков и было бы лучше, если бы папа продал какую-то часть их, сохранив лишь те, где они думают поселиться, после того как он уйдет на покой.

Вот что мы узнали от дяди Джорджа об этом разговоре.

— Сбрось груз с плеч, Эд, — сказал он папе. — Не пытайся нести непосильную для себя ношу. Продай сейчас же какую-то часть участков, вздохни свободно. Цены на землю в большинстве случаев и так уже сильно завышены.

— Но как бы мне достать денег сейчас? — снова спросил папа.

— Если тебе и сейчас трудно делать платежи банку, зачем взваливать на себя еще лишний долг? — сказал дядя Джордж. — Ты только обременишь себя еще больше. Ведь к теперешним платежам прибавятся еще новые.

— Но я просто не понимаю, как я могу продать эти участки. Они же куплены для семьи, для того чтобы обеспечить наше будущее, — настаивал папа.

— Ты поможешь себе и своей семье гораздо больше, если продашь их сейчас, выплатишь долг, отдохнешь хорошенько и приведешь себя в порядок, — сказал дядя Джордж. — Поверь мне, Эд! Я в недвижимой собственности разбираюсь неплохо. Ажиотаж вокруг Флориды начинает спадать, но пока что, если поторопиться, ты сможешь продать свои земли за хорошую цену. Сохрани несколько участков получше, но освободись от остальных и спи спокойно.

Утром 6 декабря пата проснулся от боли в ступне. Будучи доктором, он сразу понял, в чем дело: следствием запущенного диабета часто бывает гангрена стухшей. Одному из папиных пациентов пришлось ампутировать из-за этого ногу. Утром за завтраком папа вскользь упомянул о боли. Мама встревожилась, но папа обещал ей, что, когда заедет днем в больницу к пациенту, попросит кого-нибудь из докторов осмотреть его.

Упомянул он боль и в разговоре с одним из приятелей, но обследоваться не стал. Навестив своих пациентов, он около полудня вернулся домой. Выглядел он очень плохо и был бледен.

— Как Лес? — спросил он маму, медленно снимая пальто и шляпу и кладя докторский чемод анчик черной кожи на стул у себя в кабинете.

— Простуда у него лучше, но я решила подержать его в постели еще один день. Думаю, он спит сейчас, — ответила мама.

— Тогда я прилягу до обеда. Позови меня, когда он будет готов, — устало сказал папа. Он медленно пошел наверх, держась за перила. Закрыл за собой дверь. Раздался выстрел. Так папа разрешил все свои проблемы.

Эрнест узнал о смерти папы, находясь в поезде — он ехал с пятилетним Бэмби, своим старшим сыном, в Ки-Уэст. Встретив в Нью-Йорке пароход, на котором приплыла из Франции Хэдли, он теперь вез мальчика на юг, куда тот ехал впервые. Маленький Бэмби говорил на смеси французского и английского языков.

Эрни быстро принял решение. Он объяснил Бэмби, что ему придется сойти с поезда и поехать к дедушке, потому что тот заболел, а Бэмби поедет дальше и должен слушаться цветного проводника.

— Хорошо, папа, — сказал мальчик. — Я все сделаю, как ты сказал. Я все сделаю, как скажет черный месье. Мама сказала мне, что я должен быть как взрослый, и я буду. Ты сам увидишь.

Эрнест рассказал нам об этом по приезде. К тому времени, как он добрался до Оук-Парка, я уже уехала с мамой договариваться насчет похорон.

Перед тем как сойти с поезда, Эрнест написал несколько телеграмм, адресованных в Оук-Парк, дал денег проводнику и попросил его отправлять эти телеграммы с каждой станции, где будет останавливаться ночью поезд. Он очень беспокоился, оставляя маленького сына одного в поезде в первый же день приезда его в Америку, но что ему еще оставалось делать? Он телеграфировал Полине, чтобы она встретила Бэмби, так как сам он должен ехать прямо в Оук-Парк. Надо сказать, что маме и всем нам он оказал большую поддержку. Эрнест, который еще раньше перешел в веру Полины, сказал нам, что он уже отслужил заупокойную службу по папе, и, прежде чем мы отправились в Конгрегационную церковь на отпевание, собрал нас всех в музыкальной комнате, где лежал папа, и громко прочел "Отче наш".

Проводить своего любимого доктора явился весь город. Как писала газета "Оук-Ливс": "Он облегчил страдания сотням людей".

Начиная с утра и до поздней ночи Эрнест звонил на телеграф, добиваясь, почему ему до сих пор не достав или телеграмму от проводника. Он безумно волновался. Наконец, телеграмма пришла. К тексту, составленному Эрнестом, проводник прибавил: "Мальчик хорошо проспал всю ночь". Только тогда Эрнест успокоился. Он был уверен, что на вокзале в Ки-Уэст Бэмби встретит Полина.

На следующий день после похорон вся семья собралась за обедом, мы были печальны, но и испытывали облегчение, свойственное людям, когда от них больше не требуется напряжение сил. Эрнест заговорил о книге, которую только что закончил. Он еще не решил, как назвать ее. Перечислил несколько названий и спросил всех нас по очереди, какое нравится нам больше. Мы повторяли их вслух, прикидывая, как они звучат и какое впечатление производят. Одно название Эрнест, казалось, повторял чаще других. Мне оно тоже нравилось. Это было "Прощай, оружие!".